Латышский стрелок

1.

Кама-мака-кама, -

строчку сочинил.

Из какого хлама

я ее слепил?

В поезде проснулся

в шесть часов утра,

Ленинград вернулся

рифмой «Ленинград».

Ленинград вернется,

выживший Андрей,

над тобой смеется,

проезжаем Пермь.

2.

В книге Комадея –

кировский вокзал

смотрится теплее,

чем читальный зал.

В книге Комадея –

дядька Черномор,

смотрится добрее,

чем багдадский вор.

В книге Комадея –

камышловский сон

смотрится светлее

кушвинских мадонн.

Позабуду Кушву,

Вспомню Ленинград,

Где в лицее Пушкин,

И Державин - гад.

3.

 И прощен, и не понят

в современном промозглом,

пусть меня похоронят

на родном Пескаревском.

Где зарыты надежды

моего ленинграда,

город мертвые держат

и плюют на блокаду.

В их рядах мне местечко

потеплее найдется –

бухенвальдская печка

для Бориса Бергольца.

Настоящая вечность

в безымянных могилах,

выхожу на конечной,

говорю себе – Мило.

И нас утро встречает

пожелтевшей прохладой,

и навеки прощает,

и не снята блокада.

4.

В нас не было следов холопства,

И, покидая тусклый свет,

Мы выходили для удобства

На Невский Гоголя проспект.

И без презрения смотрели

На покупавших наши сны –

Вы получили, что хотели,

Я не держу на вас вины.

Откроют купленную книгу,

Случайный этот стих прочтут

И, может, не увидят фигу,

И никого не продадут.

5.

Караванная уля,

Ты мне вовсе не снишься,

Караванная уля,

Ну, чего ты боишься?

Это плоские буквы

На тебя заглянули,

Две уставшие куклы

Отдыхают на стуле.

Мертвой девочки куклы

Много лет отдыхают,

 И я новые буквы

Отрезаю трамваем.

6.

Поставить пять свечек в Никольском соборе,

Впервые поставить одну за себя,

Чтоб было поменьше несчастья и горя,

Чтоб ценности были любовь и семья.

Никольский собор, где когда-то крестился,

Никольский собор – не Исакий, Казань,

Я заново в красной рубашке родился,

И я отдаю свою тусклую дань.

И мир меня любит, и мир меня греет,

И мир хочет мира с воинственным мной,

И просит еще поболтаться на рее,

Сорваться и выжить в рубашке святой.

7.

А ты не поверишь - Евгений Иванович все еще жив,
И это мой ванинский порт, а не небо в алмазах,
И я снова слышу тот самый дурацкий мотив
В его бестолковых блокадно-дунайских рассказах.

И он переехал, оставил мой милый канал,
Больших тараканов гоняет по новой квартире,
Меня на латышских стрелков за собою позвал
Служить тараканом в его ограниченном мире.

И я выходил из театра, спускался в метро,
До ладожской ехал и шел по опасным участкам,
И я не боялся уменьшить пожизненный срок,
И так слишком долго вдыхали веселые сказки.

И мы не увидели небо в алмазах, увы,
А, может, увидели, кажется, здесь я лукавлю, -
Когда приходили контактные письма твои
И падали с неба мои петроградские капли.

8.

Окунуться по самое детство

В Петергофа шутейный фонтан,

С детством близкое очень соседство –

Это средство от нажитых ран.

Я за это себя презираю,

Но, как видишь, живу и живу,

И я снова сюда заезжаю

Перед самым отъездом в Москву.

С дуба падают желуди в осень, -

Значит, с голоду мы не умрем.

Я монетку поэтому бросил –

Дядя Ваня, и мы отдохнем.

9.

Я изменял тебе с городами России,

Но я люблю тебя больше всех женщин мира,

И теперь, пересекая остров Василий,

Я пишу о тебе, так как хочет лира.

От закрытого Военно-морского

Я взбираюсь на неразведенный Дворцовый,

Я хочу еще вставить свои два слова,

Но уже вызывает меня Кольцово.

Чтоб на серебристом том самолете,

Не лететь к лучам раскаленной славы,

А на серебристом том самолете

Долететь до дома десантом правды.

10.

Ничего не случилось в Коломне,

И Ахматова ходит по ней

Со слезами седой комсомолки

И с морщинами выжитых дней.

И мы тоже сюда приезжали:

Цвет науки и горький дичок,

И теперь я в московской печали

Напишу себе сладкий стишок.

Это только ночные забавы,

Это, Венечка, - жизнь вне систем,

И такая посмертная слава

Достается бесплатно совсем.

сентябрь 2013