***
Наталии Санниковой
У моей бабушки был комод,
С кучею ужаснейшего тряпья,
У моей бабушки был и кот,
И теперь об этом вдруг вспомнил я.
Приходил ободранным блудный кот,
Бабушка материла его.
И брала зеленку, нет-нет, не йод,
И зеленкой смазывала его.
***
Дети в саду уснули,
Ноет тихонько сердце,
Пусть у них тоже будет
Деревенское детство.
И возвращайся пулей
К сказанному напрасно,
Пусть у них тоже будет
Деревенское счастье.
Это мы проходили –
Про глагол и картошку,
И у нас тоже было
Сказанного немножко.
***
Я завещаю жить
тебе и никому,
я буду рядом жить
и вовсе не умру.
Восьмое января…
и строчки через край,
ты из календаря
страниц не вырывай.
***
Жизнь – это тяжело,
Словно цемента мешок,
Носишь и носишь его,
Строишь чужой стишок.
Знаешь, что все равно
Выскользнет он из рук,
Может, будет легко…
Только держи, мой друг.
***
Ты не станешь вечной женой,
А приготовишь ужин,
Ты цветешь и пахнешь весной,
Я никому не нужен.
Будешь кофе мне наливать
Утром, смешное чудо,
Больше нечего добавлять
И ничего не буду.
***
Давай теперь с тобой умрем,
Давай, давай, давай.
И будет песня за столом,
И водка через край.
И будет так, как быть должно,
А через тыщу лет
К нам через мутное окно
Пропустят белый свет.
Он сядет рядом, выпьет залп
И скажет: «Пацаны,
Я ничего им не сказал,
Вы тоже не должны».
***
Остальное приложится
К своевольным стишкам,
Если что-то не сложится –
Виноват только сам.
Виноватое зеркало
Не пеняй на пенька,
Я и жарясь на вертеле
Не меняю конька.
***
Почему-то мне так хорошо в августовском бору,
Что мне кажется даже, что я проживу еще год,
И пишу я тебе не "люблю", а что "я не умру",
И письмо пусть дойдет и потом пусть со мною умрет.
Ты - несчастная баба, маркиза моя де Мертей,
Ты - обычная осень уральских сосновых лесов.
Наступает период несбывшихся вовсе смертей,
Наступает сезон ненаписанных кровью стихов.
***
Сколько было рабочих мест!
Только мы потеряли их…
На ушедших поставим крест
И напишем прощальный стих.
И пойдем по своим делам,
А когда наступит обед,
Вспомним всех их по именам
Через горечь прошедших лет.
Разве это вам не смешно,
Непонятен вам юмор мой?
Мне от этого ни темно,
Ни светло ни одной ногой.
Только Ланистеров съедят,
Только Старков всех перебьют,
Всех уволят и сократят,
А потом еще раз дадут.
А калеки идут с войны,
А здоровые на войну,
Мир – другой с роковой весны
И нас тащит с собой ко дну.
***
«Разве смерть – это плохо?», -
Кто такое сказал?
Что дается от Бога –
Выше всяких похвал.
Слаще чайного солнца
Из таежной реки,
Что нам тоже дается
От походной строки.
***
Город пока что зеленый,
Но уже скоро сентябрь,
Я, и тупой и влюбленный,
Скудный таскаю словарь.
И выхожу я с работы,
По воскресенью иду,
Где-то строчат пулеметы,
Где-то дебаты идут.
А здесь спокойно и тихо,
Празднуем труса и ждем,
Скоро пойдет облепиха,
Скоро и мы запоем.
***
Это был детский «Кортик»
Вместе с «Бронзовой птицей»,
А я мог все испортить
И тихонько смириться.
И уехать из дома
В дорогую столицу,
Чтобы стать управдомом
И не думать про птицу.
Что летала по кругу
И красиво летала,
И пугала округу,
И округу пугала.
5.
Просить, но лишь о том,
Что можно попросить,
Забыть, но лишь о том.
Что стоило забыть.
И «не гасить костры»
Предсмертно повторять,
И будут две сестры
С бинтами подбегать.
Визборовский цикл
1.
Будет много песен Визбора,
Но об этом я писал,
Оторвись от телевизора,
Собирайся на вокзал.
Успокоится в безвестности
Недоступный телефон,
И палаточка двухместная –
Наш отцепленный вагон.
2.
Лыжи у печки,
Память в шкатулке –
Плачет о вечном
Нежный Катуллка.
Плачь по надежде,
Плачь и не вякай:
Лыжи и нежность
Съели собаку.
3.
И с каждым восьмистишьем хуже,
В моем кармане только мелочь,
Опять сюда поставлю "лыжи",
Прости меня, Виталий Палыч.
Простите, бравые туристы.
Когда вас иногда встречаю,
Мне хочется кричать «Пиастры!»,
Но я об этом лишь мечтаю.
4.
Эскимо я в азбуке ел под буквой «э»,
В Каменске его нам не подавали.
Там, где жил на Шкапина один поэт,
В Ленинграде мне эскимо давали.
Так я и живу – взлет, посадка, взлет
У отца была странная пластинка,
Где Серегу ищут, а он почту ждет
С Ниною Искренко в знойной «Палестинке».
***
Мы учили с сыном чужой язык,
А язык чужой я совсем забыл.
Там крестьянин, фермер, простой мужик
Сыновей троих своих всех любил.
Он хотел для них нетакую жизнь,
Чтобы happy, happy to be они,
А их жизнь катилась, катилась вниз,
Безнадежные проходили дни.
Что поделать тут – сыновья полка
Пряники жуют, варят холодец,
На своем посту – дни, года, века,
И белеет парус, блестит венец.
Но в учебнике будет хорошо,
Там Иванушка – русский Форрест Гамп
Счастье на земле для себя нашел,
А мы тоже – только счастливый штамп.
***
То, что не можешь сказать про прошедшее лето,
Это не значит совсем, что на сердце не больно.
Как ты прекрасен поэт, выпивающий Лету,
Как ты ужасен поэт, распевающий вольно.
Будет еще одна неповторимая осень,
Строчки прольются об этих утраченных мигах,
Что остаются в цинично пронзительных книгах,
Тех, о которых так публика светская просит.
Рвется душа от прошедшего мокрого лета,
Режут ремни из меня эти мрачные муки.
Зря притворялся циничным, холодным поэтом,
Куклой пустой, издающей красивые звуки.
***
Бессмысленная трясина,
Мюнхгаузен только бы смог
Отсюда уйти, как мужчина,
Нарушив положенный срок.
Я пью за здоровье немногих,
Что раньше отсюда ушли,
Смотрю под уставшие ноги –
Еще достают до земли.
***
Ты ко мне завернула внезапно внезапно,
А я ждал тебя с садика, точно не по…
Начинается новеньким ранцем сентябрь,
Начинается астрой учительский год.
Но не школьник уже и не преподаватель,
И, пропевший все лето в великих трудах,
Я пишу этот стих о короткой зарплате,
Я пишу этот стих о любви и стихах.
***
Можно отказаться от плохих стихов,
Словно отказаться от больных детей,
Ну, ты наловил, бедный стихолов,
В свой сачок не бабочек, а один репей.
Неуклюжий ты, кузенбенедикт,
От тебя тебе сердцу веселей,
Робеспьер Сенжюст вынесет вердикт
И Дантон отправится собирать червей.
Мог бы кто другой поиграть в слова
У кого сачок будет покрупней,
От тебя тебе кругом голова
И плохой стишок расцветает в ней.
***
Мы поехали в дом, где живет мастер Бо,
А над нами летел ворон Эдгара По.
Мы приехали в степь, где живет доктор Хе.
Ритм красив, только что отразилось в стихе?
Может быть, это вдох перед новым стихом,
Может быть, это смерть со счастливым концом.
Или это болезнь – что-нибудь написать,
Прекратишь, но оно подступает опять.
Открывается степь, открывается степь,
Закрывается смерть – невозможно успеть.
А за ритмом скрывается хитрый старик,
Повторишь этот ритм - сохранишь этот крик.
***
Я возьму две вещи в свою картину:
Первую - из романа Ремарка
Женщины обнаженную спину,
От которой сеттером вою жалко.
А другую – стихотворение с парком,
С Огаревым, что задолго до Блока,
Поздравляю с днем рождения жалко,
Потому что можно теперь до срока.
Это ли поэзия – я не знаю,
Но иначе только пиши пропало.
Потому я медленно выживаю
За протяжный вой светлого металла.
***
«Голубой хирург с японской макакой» –
Строчка толерантная и простая,
После посещения зоопарка
Написал ее – для чего не знаю.
Голубой хирург с японской макакой,
Белый, белокоготный, гималайский
Ты - енотовидная собака,
Палочником больше не притворяйся.
Голубой хирург с японской макакой
С вами я хочу от всех запереться,
Если бы я мог – я бы стал Петраркой,
Потому что так мне разбили сердце.
***
Как так можно писать? –
Я не знаю, не знаю,
«Люди едут в трамваях», -
В строчке дважды сказать.
В интернете искать:
«Люди едут в трамваях»,
Как центон объясняя
Данную благодать.
Не найти и понять,
Тыщу раз повторяя,
Что так просто понять.
Что мы едем в трамваях,
Что мы едем в трамваях
По тебе, твою мать.
***
Рифмовал бы как Вознесенский
Смех с короткой и легкой смертью,
Но рифмую, как бедный Ленский,
Смерть – с котеджной Верхней Сысертью.
Там вчера за футбол с пинпингом
Получил две крутых медали,
Раздается идущий с Богом
Шаг победных моих сандалий.
Почему Бог еще нас любит
И прощает слепую мерзость,
Пожалеет и приголубит
За словесную нашу дерзость.
***
Где-то в других мирах
Между чужых стихов
Я выхожу за страх
И покидаю кров.
Шариками воздушными
Ходят стихи бездушные,
Ниточек на них нет.
Не ухватить, не выполнить,
Больше тебя не выгонят,
Дома и ада нет.
***
Будешь в Верхней Пышме –
Вспомни двух школьниц в ней,
Дело идет к зиме,
Уши горят сильней.
Темный беззубый конь,
Старенький ловелас
Тянет к теплу ладонь,
Просит шинель у Вас.
Начал лысеть сентябрь
В мрачной сырой тюрьме
И летучий корабль
Тоже идет к зиме.
***
Переведи бабушку через дорогу
Будущий - не миллионер - пионер.
Помолись - за то, что досталось – Богу,
Будешь всем ребятам пример.
На берегах Онтарио бабушек нету,
На берегах Онтарио - красота,
На берегах Онтарио быть поэту -
Пионером, открывшим два куста.
***
Кто-то трезвым идет на работу,
Кто-то пьяный навстречу с утра,
Как мне выпить бывает охота,
Но не пью, мой любезный Сёра.
Написавший осеннее утро,
Но не ставшим таким, как Ван Гог,
Справедливость – одна камасутра
И бессмысленность наших дорог.
***
Обещал забить тысячу мячей,
Но пятьсот мячей даже не забил,
И, когда ему голову с плечей,
Он давно уже на всех нас забил.
Он всходил спокойно на эшафот
Освещая мир светом неземным
Лобановский в сборную не берет,
Ну и черт с нечестным-нечестным ним.
Я болею только за киевлян,
Где Литовченко, где Протасов, Рац.
Но его стихи выше всех подлян,
И его судьбы маленький абзац.
***
В последней парижской электричке
Уезжает поэт по привычке.
И смеется, смеется, смеется…
Что ему еще остается?
После долгого и трудного детства,
После верного и точного средства,
После удивительной печки,
После офигительной гречки,
После мирового порядка,
После кислотного остатка…
Приказал так сделать начальник,
А вокруг темно и печально,
Не приедешь в тепло и уют,
Не кончается этот маршрут.
| 
