***
Мы читали Сэлинджера в восемнадцать,
Достоевского, Кафку, Сартра, Камю,
Мы умеем гнуться и унижаться
И глазами спрашивать: "Почему?"
Потому что любовь все равно сильнее,
Потому что она все равно придет,
И чем позже, тем будет она больнее,
Тем желанней надпись: "Влезай – убьет".
Только в это остается поверить,
Только с этим после придется спать,
Мы глухие, слепые, тупые тетери,
Приходите с нами потоковать.
***
На кино тридцатых годов, на зеркало, на свекровь,
В телефоне барышня самых рассветных лет,
Не пеняй, покуда ты выбросила любовь,
У тебя ничего святого на свете нет.
А он – меньшиков, дымба, луцик и фантомас,
Перечислить можно, нельзя повторить эффект,
Мы затем изучали движенье народных масс,
Чтобы выбросить свой булыжник на ваш проспект.
Но попробовать можно с завистью подражать,
В этом пазле нет никаких подводных камней,
Двадцать лет придется после кому-то ждать,
Чтоб увидеть место собственное видней.
Доведенные до победы сидят в кино,
Где включают внезапно им черно-белый звук,
Кавалера барышня, дети сидят давно,
Раздается радостно пламенный стук-стук-стук.
***
Мы – сумасшедшие на стадионе,
У нас закончился ареопаг,
Не надо сориться и передонить,
Носить за пазухой свой томагавк.
Мы там, где выпечка, романы с камнем,
Где есть гостиница «Большой Урал»,
Осталось прошлое, остались тайны,
Остался спрятанным один коралл.
Придет за Ульвангом великий Дели,
А дальше некуда и никого,
Не только пили мы, не только ели,
Не только пялились на статус-кво.
В очередной раз я, мин херц, задумался,
Ну, почему пишу все время «мы»,
А потому что так я казадумался,
Не отрекаются, мон шер, от хохломы.
***
Так хотелось выжить, но иногда
Не хватало сил и бросался в спурт,
Получалась редкостная еда
И на целый полк не хватало юрт.
Помогали выжить, что просто вдрызг
От такого хлеба в таком аду,
Получался чище несчастный визг,
Подавали правильную еду.
Вырастало дерево или дом
На могиле главного храбреца,
Мы учились мужеству на одном,
Но встревала вирусная овца.
И когда гармония без ключа
Обретала смысл, набирала вес,
Прибегала новая каланча,
Обойдя на финише, наш прогресс.
***
Человечек родился
В семьдесят первом году,
Человечек убился
У толпы на виду.
Человеку нечего
Больше теперь сказать,
Я ж в весеннее месиво
Буду опять вступать.
Так эта жизнь устроена,
Так наш прекрасен мир,
Где-то у нас пробоина,
Где-то у нас пломбир.
Руки не опускаются,
Но депрессивней взгляд,
Мертвые не кусаются,
Но и не говорят.
Больше сказать мне нечего,
Но я еще скажу,
В этом весеннем месиве
Смерти не нахожу.
***
Кто-то заводит врагов, кто-то пирогов,
Кто-то играет словами, проделав брешь,
Там ничего не будет, там тот же flash,
Кроме таких же страшных волшебных слов.
Но ни о чем другом не хочу грустить,
В нас загрузили много такой тоски,
Если свинья не выдаст, а Бог простит,
Если сдадут пропавшие колоски.
Если Чаплинскую грозный Богдан простит,
Если простят друг друга они и вся,
Если не хочешь больше меня просить,
То уходи отсюда не попрося.
Так уходили и возвращались все,
И некому до этого дела нет,
Так начинали бунтами в колесе,
А выходил какой-то кордебалет.
***
Мы никогда не постареем,
Как Тиль и Неле, как стихи,
Разбогатеем, растолстеем,
Накопим разной чепухи.
Над нами поколдуют годы,
Но им слабо околдовать
Шальную молодость свободы,
Стихов бессмысленную кладь.
***
Дайте мне три гранаты
И четыре копья,
И блестящие латы,
И последний не я.
Это самый тяжелый
И счастливейший день,
Подходите, монголы,
Мне вас встретить не лень.
И когда враг обступит,
Чтоб меня добивать,
Будет мертвый на трупе,
Труп на мертвом лежать.
И в конце я увижу
Образ милой жены,
Так и не был в Париже
Из несчастной страны.
Но мы были на море
И ходили в кафе,
Был я нищий историк,
Стал – герой в галифе.
До свиданья, нукеры,
Ухожу в небеса,
Я, конечно, не первый,
Голубые князья.
Или желтые ханы,
Вот и смерть, я устал,
Граф, раздайте стаканы,
За меня полный залп.
Чтоб усталые люди
Обрели свой приют,
За красивые груди
Пейте сладкий свой брют.
***
Китайцы меняют
рис на лапшу,
кому-то уже
показали ушу,
кому-то уже
показали кунг-фу
чемпионы мира
по пряткам в шкафу.
Мне нечем больше
дышать, Гермоген,
у меня остался
один катрен,
состоящий из двух
суицидных строк,
потому что мир
так жесток, жесток.
***
Мы знакомы с тобою с прошлого века,
Мы писали стихи и травились редко,
Мы писали, как Бродский, писали как евтух,
Доросли до признаний седых и ветхих,
Но не будем пока уходить в корифеи,
Потому что можем писать, как феи,
Фей не любят при жизни за их причуды,
На кострах сжигают плохие люди,
И неважно даже с какого века,
И какого …, какого Эко.
***
А потом мы сыграем в футбол,
Словно в шведском просроченном фильме,
Я забью изумительный гол
И я очень люблю тебя сильно.
Каждый день для меня – это ад,
Не умею я жить по-другому,
Но я вытащил собственный клад
В виде этого взрослого дома.
Это я не тебя упрекал,
Я себя упрекал за бессилье,
Я таким снисходительным стал,
Потому что люблю тебя сильно.
После матча так ноги болят,
Но уходят без нас пароходы,
Каждый день – это маленький ад,
Каждый гол – это капля свободы.
Нибелунги
1.
Профессор Степанов
с молодою женой
из граненых стаканов
попивают отстой.
А Серова - брюнетка,
зависть – это роман,
жди меня очень редко
из нордических стран.
2.
Эра милосердия никогда не придет,
Гердт сидит напрасно в коммуналке, как Геродот. И водку пьет.
Мрачных Вайнеров надо смотреть в кино,
там актеры вытаскивают оно,
а один без оружия или Лев Гуров - хрыч,
исключение чистое, обыкновенный опричь.
или потому что их тинейджер читал,
эту сессию тоже без троек я сдал.
3.
Ты напрасно кричишь об этом по телефону мне,
такие как ты не нужны широкой стране,
а нужны работящие, добрые, без мозгов,
чтоб собрать одно целое из здоровых кусков.
И пусть двигается фекалоид все время вперед,
косолапит, трясется, но все же идет,
а заумные и ленивые здесь не нужны,
ясно вижу будущее я у этой страны.
4.
Геродот с Рогнаром, Дарий не Кодоман…
Однорукий Тир напишет большой роман,
а Рогнар утопит своих врагов,
а рогнар залезет в змеиный ров,
и с женой лахудрой развелся он,
Габриэля Бирна убил за трон,
а подонки меда незадачливый скальд
выпил, но не оскар он наш уальд. | 
