Алексей Васильевич Сиголаев.
(1934-1996) родился в селе Левенское Одоевского района Тульской области в семье
крестьянина. После школы окончил ремесленное училище,
индустриально-педагогический техникум, Литературный институт им. Горького
(1972). Работал мастером производственного
обучения в ПТУ, редактором радиовещания в Производственном объединении
«Октябрь». Стихи публиковались в журналах «Урал», «Уральский следопыт», в
коллективных сборниках, вышедших в Москве и на Урале. Автор сборника стихов для
детей «Лучик» (1965) и «Пласты тишины» (1991).
Алексей
Васильевич - наш любимый, тихий и скромный Алеша - был человеком с обостренным
чувством справедливости, неприятием любой грязи в человеческих отношениях, и, в
то же время, очень добрым - в отношении к собратьям по перу. Если те же
Каплунов или Голден, анализируя чьи-то стихи, могли невзначай и обидеть автора
резким замечанием, то Алеша Сиголаев – сам лирик от Бога (чего стоит строчка
«Иголка коснулась озерного круга»!) – при обсуждении всегда был предельно
тактичен и мягок. А его, буквально «рисованные», стихи проникали в душу.
ПОСЛЕВОЕННАЯ
ВЕСНА
Мы
прямиком шли
на грачиный гомон.
Земля
была
черней печной заслонки.
Ходили
птицы,
тощие и злые,
И
не хотели с поля улетать.
И
вместе мы,
ощупывая комья,
Искали
прошлогоднюю картошку,
А
находили
стреляные гильзы.
* * *
Озябли яблони в саду,
Но яблок не остыли щеки.
И, как на солнечном припеке,
Листва вбирала теплоту…
И тек, серебряно звеня,
Процеженный поток тумана.
И было вдруг
увидеть странно
Простое опозданье дня.
И пела птица, как в бреду,
А было петь совсем не надо,
Ведь тишина
была наградой
Озябшим яблоням в саду…
Юрий Васильевич Томилов.
(1949-2005). Ни до собственной книжки, ни до писательского звания не успел
«дорасти» рано ушедший от нас Юра Томилов. Его стихи вышли только под общей
«крышей» в каменском «семикнижии», когда в перестроечном 1991 году руководитель
литобъединения Юрий Каплунов «пробил» в городе идею – издать стихи наиболее
«засветившихся» поэтов – шесть отдельных первых тоненьких книжечек (Каплунов,
Кузеванова, Буйносова, Сиголаев, Устюгов, Шалобаев) и одна общая - 11 имен тех,
кто на отдельный сборник еще не «наработал» стихов. Юра Томилов – этот
простодушный и добродушный человек, как и Кузеванова, тоже житель села
Покровское, оставил после себя лишь рукопись талантливых, глубоко искренних,
удивительно добрых, как он сам, «деревенских» стихов. По прежним правилам, как
я уже говорила, до собственной книжки поэтов «допускали» не скоро, хотя Юра уже
публиковался в областной прессе, в журнале «Урал», в коллективных сборниках. А
в новых, «рыночных» условиях – на издание нужны были деньги, которых семье
железнодорожника едва хватало на жизнь. Из этой рукописи уже после его смерти и
был создан сборник, над которым я работала в качестве редактора и который
назвала так, как, наверное, назвал бы
его сам Юра: «Родня» (2006).
Жил Юра
с семьей в городе, но его памятный всем румянец, исходящее от всей фигуры
ощущение деревенского здоровья, его стихи, наполненные и переполненные любовью
к природе, оставляли ощущение, что он
вот только что, сию минуту, приехал из своей родной Покровки, из бревенчатого отцовского дома, где, вкусно
крякая, рубил березовые поленья или косил июньские травы и
зеленый сок стекал по его отточенной «литовочке-литвище»…
…Сегодня
поэзия становится все более элитарной.
Стихи Юрия Томилова для многих нынешних журналов, гоняющихся за оригинальностью
формы, как говорится, - «не в формате». Зато они просты и понятны любому,
вплоть до самого, не шибко грамотного односельчанина. Они, как грибы от
грибницы, - плоть от плоти нашей уральской глубинки:
Я гнезд
не грабил, не ломал грибы,
А
подрезал их, сохраняя корень,
И
потому земля ко мне тепла, - так объясняет поэт свое ощущение
единства с окружающей природой.
Его
любимый поэт – Сергей Есенин. И ощущение глубинного родства с поседевшей,
постаревшей рекой, с перепелками, которые поют «с одержимостью первой
любви», яркая образность мышления – то,
что он вынес из этой любви.
В
молодых стихах, когда поэт только раскрыл для себя «в миры таинственную дверь»,
в основном, живут лишь он сам, да рвущаяся из его души безудержная радость этой жизни.
…Для меня горланят по весне
Петухи, срывая голоса…
* * *
…Время веселиться!
Бродит ветер пряный,
Вновь живой водицей
Залиты поляны.
* * *
Капель – весны колокола –
Звенит на солнцепеке.
Земля проталин так тепла,
Как у любимой – щеки…
* * *
Беззаботен, словно птаха,
Вечность – впереди!
Мир распахнут, как рубаха
На моей груди…
Позднее прорастут в строках другие люди и судьбы, и гордая, радостная и печальная любовь к ним:
«Памятник», «Поминки», «Черноозерка».
ЧЕРНООЗЕРКА
Нет ни
катера на волне,
Ни гнилого
челна,
Только
ребра в заливе
Расхристанных
лодок.
Вечерами
деревня
Безлюдна,
Черна,
Три-четыре
окошка,
Светящихся
на околоток.
А когда
над слепыми домами
Тоскливо
засветит восток,
Дверь
всплакнет –
Выйдет
дедушка
Около
жизни погреться
И тяжелую
голову
На
суковатый бадог
Склонит –
Не на кого
опереться.
Владимир Петрович
Андреев. (1940).
Родился в Каменске-Уральском. До выхода на пенсию работал в Производственном
объединении «Октябрь» токарем-расточником. Стихи публиковались в газетах «Красная звезда», «Советский воин»,
«На смену», «Уральский рабочий» «Каменский рабочий», в журнале «Урал», в
коллективных сборниках «Перекресток», «День поэзии. Каменск-Уральский».
КУКУШКА
Примолкла лесная опушка.
Какая случилась беда?
Да нет! Это
врунья-кукушка
Кому-то считает года.
Притихла на ветке
чечетка,
И дятел застыл на суку:
По лесу размеренно-четко
Плывет роковое «ку-ку».
Ах, птаха, такая-сякая!
Коль все верят в эту
муру,
Кукуй же, кукуй, не
смолкая!
Я тоже, авось, не умру!
Ведь это ж - нелепица!
Шутка!
Ведь в пении птица
вольна!
…Но, право, становится
жутко,
Когда замолкает она.
АПРЕЛЬ
Апрель! Он весь насквозь
- из голосов,
Волнующих, прекрасных и
неясных.
Ночной романс -
коротенький, без слов
Опять поет мне серая
неясыть.
Едва услышу это:
«У-гу-гу!»,
Где пополам тревога и
истома,
Я с той поры - в поля, в
леса бегу,
Не усидеть мне с той
минуты дома.
Ночной простор! В нем
слышен шепот звезд.
Не одному мне в эту ночь
не спится.
Меня доводит криками до
слез
Вокруг луны летающая
птица.
Ночь колдовская
царствует кругом.
Апрельская! Глухая!
Роковая!
Весна лицо мне трогает
крылом,
Как опахалом, щеки
овевая.
Бегу за ней. Бегу! Бегу!
Бегу!
Бегу! Бегу! В свою удачу
веря!
Меня волнует это:
«У-гу-гу!» -
Чарующая музыка апреля.
ЦВЕТЫ НА ТЕПЛОТРАССЕ
Кричат беззвучно всем
прохожим: «Здрасьте!»
Средь городской извечной
суеты,
Откуда ни возьмись, на
теплотрассе
Возникли эти желтые
цветы.
Средь мусора, на комьях
красной глины,
Ни холодов, ни ветра не
боясь,
Растут себе, цветут
невозмутимо!
Им - по фигу, что снег
кругом и грязь.
Кто дал им это имя -
мать-и-мачеха?
Как будто мало слов
других кругом!
По-моему - так девочки и
мальчики,
Что приютил на время
детский дом.
Пригрелись. И, подставив
лица солнышку, -
В огромном мире - малые
мирки,
Цветут, как одинокие
подсолнушки,
Всем заморозкам вешним
вопреки.
Детдомовцы! Архаровцы!
Однако
Такую радость теплую
несут!
Ведь солнце сверху
светит одинаково
Для всякого, живущего
внизу.
Виталий Иванович Кодолов. (1938
- ?) родился 6 мая в Каменске-Уральском Свердловской области. После школы –
армия. Осенью 1961 года, сразу после демобилизации здесь же, в Каменске поступил в глиноземный цех Уральского
алюминиевого завода. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (1972).
Стихи публиковались в журналах «Урал», «Волга», «Сельская молодежь». Во время
работы на заводе и учебы в Литинституте дружил с Николаем Голденом, но после
окончания института их пути разошлись. Голден вернулся в Каменск, а Виталий
остался в Москве. Без жилья. Без работы. Далее его след теряется. Известно
только, что талантливый поэт (его стихи во времена учебы в Москве ставили
вровень со стихами Рубцова) трагически погиб в Нижнем Тагиле.
Сразу
оговорюсь: фактически Кодолов не был членом нашего литобъединения и причислять
его к поэтам «каменской школы» у меня нет основания. На занятиях объединения
он, правда, иногда бывал, но так как учился в Москве на очном отделении, то это
случалось крайне редко. Однако пропустить это поэтическое имя я тоже не имею
права. Как рассказывает Николай Голден, уже во время учебы в Москве «это был
зрелый, разноплановый поэт, со своими
взглядами на мир, со своей стилистикой и манерой подачи мысли. Стихи Виталия
время от времени появлялись на страницах центральных и региональных журналов
60-х годов. Но у меня создавалось такое впечатление, будто Кодолов с большой
неохотой выпускает «в люди» свои детища. Большинство из них постоянно пребывало
у Кодолова под рукой на письменном столе, подвергаясь немилосердной и
нескончаемой правке…Стихи Виталия Кодолова были замечательны тем, что
запоминались с маху, сразу и навсегда…».
После
публикации в журнале «Веси» /№7, 2007
г./ полутора десятков стихов Кодолова, сохранившихся в
памяти Николая Голдена, и его небольшой статьи о друге, отыскался сын поэта,
сообщивший, что у него хранится рукопись отцовских стихов, но никто не может в
них разобраться из-за почерка. Сын обещал прислать рукопись Голдену, отлично
помнившему почерк Кодолова, чтобы попытаться издать книжку этого неординарного
поэта.
* * *
Когда
над прохладой пустыни встает
Луны
опаленная рана,
Как в
древности, шагом неспешным идет
Ишак
впереди каравана.
Ему
наплевать на добро и на зло,
На
смерть и на взрывы урана.
Ему б -
ячменя. Таково ремесло:
Ишак
впереди каравана.
Уж так
повелось, что ишачья душа
Безгрешна,
как стих из Корана.
Верблюды послушны, спокоен паша –
Ишак
впереди каравана.
Собьется,
так горе ему самому:
Песчаные
скроют барханы.
И –
новый пойдет сквозь жару и самум
Ишак
впереди каравана.
За вас,
борзописцы, полушки не дам.
Что
ваши стихи и романы,
Когда
вы в пыли по ишачьим следам
Плететесь
в хвосте каравана?!
И вами,
конечно, доволен паша.
И ваши
безгрешны кораны.
Ваш
путь обозначен. И выверен шаг:
Ишак
впереди каравана.
* * *
Помню
ночь войны. Сверчки орали.
Мне,
мальцу, казалось в полусне,
Что
летит над вьюгами Урала
Скатерть
самобранная ко мне.
Это
наша рыжая клеенка
По
счастливой сказочной судьбе,
Дымовую
миновав заслонку,
В избу
проникала по трубе.
И
царевна – бледная, как мама,
Приглашала,
лакомку, меня…
В
чудо-скатерть верил я упрямо:
Не
вставал, не разводил огня…
А на
стеклах серый иней таял,
И на
стол, где только пыль цвела,
Крыса
лезла, синяя, худая –
И никак
взобраться не могла.
ТИГРЫ
Когда
три раза щелкнет кнут,
Им на
манеж тогда,
Они по
желобу текут,
Как
желтая вода.
Летят,
послушные, в огни
Бензиновых
колец,
Но
помнят и тогда они
Про
уссурийский лес.
Привычный
цирк не поражен, -
Вполне
кошачий спорт.
Но все
же чуть насторожен
Служителя
брандспойт.
И
дрессировщица, и плеть,
И страх
в глазном ядре,
И
онемевший пистолет
Под
курткой на бедре –
Все
говорит, что это бой,
Работа
нелегка.
Хозяйка
в куртке голубой
Руководит.
Пока!
Они
пока играют с ней,
Не
находя изъян,
Но
помнят, что она вкусней
Бенгальских
обезьян.
* * *
Смеется
хан и моет ноги в Волге,
Ликует
победившая орда.
Над
степью ночь. Да воронье. Да волки.
Да
черная славянская беда.
Устали
плети, остывают сабли.
Рабыни
подоили кобылиц.
И у
костров поблескивают сально
Дремотные
круги монгольских лиц.
А утром
– пир!
И будут
бубны звонки.
И за
ночь стрелы соберут в колчан…
Но
вдруг, завидев пыль на горизонте,
Как
Паулюс, притихнет гордый хан.
| 
