Во власти переменных величин,
Кряхтя, зализывает шерстку город.
Он славно этой ночью лил за ворот,
Когда на небо выплыл апельсин,

И вот по краю розовый портвейн
И теплый сок тропического манго,
И бесконечный голубой бассейн
Для журавлей и птиц другого ранга.

И небо на стекло перевернув,
Синеет в котловине пруд Исетский,
В мозгу, как в круглой каменной беседке,
Гуляет ветряной тяжелый гул.

Топырится в газончиках трава,
Лаская бок потомственной дворняжке,
А наглый ветер рвет из рук бумажки,
Стараясь тиражировать слова.

Я на Плотинке у воды сижу
На мраморной скамье, официально.
Я хохочу и нагло, и нахально,
Но лыко в строку все-таки вяжу.

Словам внимая, на меня: - Беда! -
Толпа посмотрит, явно осуждая.
Им ясно, что я не достоин рая:
Да, видно, у меня душа шута!

Но вам не стоит так меня ругать,
Зову присесть со мною для порядка.
Ведь вы и есть та самая тетрадка,
Которую боишься потерять.

Я весь в слюнявых, розовых словах
От холода подергиваю шейкой.
Пусть выстроят, коль надо, кенотаф,
А я, упав, останусь под скамейкой.