Восьмая половина девятнадцатого века.
Так далеко, что в ней не видно человека.

Там любят Гоголя
                  сгоревшие стихи
И Маяковского
                  последние грехи

По желтенькой  полянке бродит Хармс,
И вслед  ему обученный жандарм-с.

И во дворце вторая половина,
И на лице скучающая мина.
Супруг пошляк, пропойца  и игрок,
О нем напишут много горьких строк.

Вторая половина полновата,
Весьма спокойна  и немного глуховата,
Все знает об изменах муженька,
Но то же  было в средние века.

Грузины грузят персики из Персии
Летают пчелы двадцать третьей версии.

На третьей и четвертой половине
Все  дружно носят юбки только мини,
Эффект зависит  от фактуры  ног,
При этом важно качество  чулок.

Мужчины – дилеры,  футбольные фанаты,
А в  проигрыше  судьи виноваты

И ближе,  ближе, ближе век двадцатый
А что в шестой?  А что случилось в пятой?

Наш шар земной на пятой половине
Весь вытянут, подобно  желтой дыне.
Как в дыню можно превратить  арбуз?
Легко, когда на нем тяжелый груз.

Уже давно взрываются снаряды,
Летают птицы и слова из ваты

Я, парень в третьей половине  холостой,
Любил встречать рассвет в траве густой.
С какой-нибудь прелестницей Авророй,
Авророй Дюдеван,  Жорж Санд который.

В какой, не помню, половине
Толстоват,
   вожу своих детишек в детский сад,
И вот заканчивают школу
обормоты,
   косят от армии
        и вянут от работы

Я не историк 
и прошу  простить,
Я все в истории
Могу  переместить

Я  сам скажу вам  честно,
Я, конечно, против,

Но все что в ней написано пером,
Вот что хочу я на полях заметить,
В привычном быте, на рассвете
Того не нужно, как бы,  топором...

Не нужно, потерпите, дети...