На днях мне довелось поговорить с человеком, влюбленным в нашу словесность. С женщиной, знающей тонкости русского языка, чувствующей его глубоко и неотстраненно. Пространственно. Большую часть своей жизни она проработала в школе, преподавала литературу. Мы заговорили о Кирше Данилове, его «Сборнике».

Кирша Данилов — молотовой мастер, по другим сведениям он был приказчиком на  Невьянского заводе Акинфия Демидова, — записал существующие в памяти народа былины, побывальщины, старые лирические песни. Мне всегда казалось довольно странным его имя Кирша. Слишком легко выплывало его истинное имя Кирилл и даже не фамилия, а семейное прозвание Данилов, Данилов сын, прямое указание на простонародность автора. А суффикс «-ша» это суффикс реликтовый, который едва ли еще жив, он повсеместно вымер в русском языке. Пожилая учительница напомнила мне, как лет пятьдесят тому назад можно было услышать обращенное к какому-нибудь Петру просторечное «Петьша!..»: - Эй, Петьша, иди-ка сюды!... Имя «Петьша» придавало оклику аромат свойскости, почти родственности: он наш, этот Петьша, не какой-нибудь холодно-высокомерный Петр Иваныч. Нет, он свой!

И вдруг, глядя с улыбкой на старую интеллигентную даму, я произнес «учительша!» Мы тотчас оба рассмеялись. Верно, ведь жил этот суффикс в народной крови. Да и сейчас прилагается к женской душе: женщина-руководитель, она – руководительша … Что-то доброе идет от человека, который такое скажет. Или вот еше – бендрша! - какая экспрессия вдруг возникнет!  Выкристаллизовался целый характер…

Впрочем, разговор наш шел о другом. Как живет слово в народе. Народ – творец своего языка, народ – вот его защита и оборона. Есть люди писатели, но не только они творцы литературы. Я припомнил короткое стихотворение Марии Булыгиной, женщины из села Большой Касаргуль. Житейская история:
Нет топора,
Украли…
А он был помощником мне…
Вся деревенская одинокая женская судьба собрана в десяток строчек. Топор, единственный помощник у нее во дворе… Поразительное признание, сколько в женщине одиночества, нужно остановиться, подумать и посочувствовать женской горькой судьбе. Она прислала несколько стихотворений в журнал «Урал», оно было напечатано. Она - одна из тех, кого посетило СЛОВО. И Кирша Данилов, услышавший эту музыку, и Владимир Иванович Даль, и другие великие имена, спасибо им!
Мы заговорили о молодежи, о людях, не помнящих родства. Этакие современные Микки-Маусы, с микроскопической головой, в которую весь русский язык не вмещается, из которой выпадают не только знаки препинания, но и целые слова: отечество, благородство, любовь, сострадание, справедливость… Мы стали говорить о русских писателях, и разошлись глубоко удовлетворенные.

На следующий день мы встретились опять. И наша встреча был означена для меня огромной радостью. Моя собеседница смущенно призналась, что ей вспомнилась песня из далекого детства, песенка, которой обучил ее старший брат.Продолжился разговор, я схватил листок бумаги и замер: давайте запишем все! «Он все время дразнил меня, пятилетнюю девчонку, просил, расскажи стишок! учил меня разным коротеньким смешным строчкам. Все они давно повыветрились из памяти, а вот одна песенка, длинная, вчера припомнилась мне. Благодаря брату я и учителем стала»

У меня ушки на макушке. К ее словам я всегда внимательно прислушивался, мне были важны ее литературные оценки, которые сложились на основе большого опыта. Я понял, что будет что-то необычное. Мои ожидания оправдались. Из далеких уголков своей памяти достала она незатейливую песенку. Песенку предвоенных лет, песенку своего босоногого детства. Начало сороковых. Какие песни звучали тогда по радио? «Каховка, Каховка, родная винтовка», «Вставай, страна огромная…»     Моя собеседница родилась в 1936-ом году. Деревня, в которой она жила в детстве, не была под оккупацией, но над ней пролетали вражеские самолеты. Воспоминания связаны с голодными годами, с неустроенным послевоенным бытом. Она окончила деревенскую школу, педагогический техникум. Тем более удивительной оказалась для меня незатейливая песенка из детства…

Я привожу ее полностью, не пытаясь внести в нее ни одного своего исправления или дополнения. Только поставил по наитию знаки препинания, не меняя ни одного слова. Одна только строчка вспомнилась ей нетвердо, но и здесь я не пытался предлагать свои варианты. Женщина сказала; «наверно, это так, твердо не помню ...»
Вот текст:

Раз Ерема-чудачок
Водки нализался.
Он с поллитрою в руках
К дому пробирался.

По селу идет, поет,
Водку восхваляя:
- Ай да водка! Ай да, чай,
Водочка лихая!

Вот свалился наш чудак
В грязную канаву,
И начал он всех ругать,
Земскую управу.

Недалеко от куста
Свинушка бродила
И над пьяным мужичком
Ловко подчудила.

Яму грязную нашла,
В ней она порылась,
И, как женка, к мужику
Близко подвалилась.

А Ерема-чудачок
В ус себе не дует,
И спросонья в пятачок
Свинушку целует.

Дома женушка была,
Мужа спохватилась,
И управившись со всем,
В розыски пустилась.

По тропинке быстро шла,
Сильно запыхавшись
И увидела его
Со свиньей обнявшись.

Баба хитрая была,
Палку длинную взяла,
К свинушке подкралась,

Ей она влепила,
Чтобы больше никогда
Мужа не любила.

- А  интересная картина! – подумал я. Ведь сколько назидательности. Сколько хитрых улыбок, как каждое слово плотно пригнано одно к другому. Чувствуется, за песенкой скрывается автор, но кто?..
Неважно кто. Что изменится, если удастся его узнать. Не надо искать, надо просто сказать, что это народное творчество, которое было испокон веков, и продолжается оно в наши дни.
А концовка? Как она неожиданна, как видно стремление пожалеть родного человечка. Выбивается по размеру из общего напева. Вот это-то и убеждает в народности, и объясняет, почему песенка задержалась в памяти на целый век. Вот ведь как, вроде затухло пламя, погас костер, но через полвека вновь вспыхнуло, обожгло. Нельзя затушить углинку в душе!
Теперь о нетвердо воспроизведенной строчке. Третье четверостишье с конца «По тропинке быстро шла…»: можно додумать, и по дорожке, и через мостик, и еще… Нет уверенности. Так считает рассказчица, а значит, надо согласиться с народом.

А ведь есть и у нас такие поэты, которых мы награждаем словом графоманы. А вот через сто лет их стихи, то один стишок, то другой, вспоминает народ. Вот вам и графоманы!