В книге Василия Староя (имя – литературная мистификация, - Н.Н.) «Пьер и Наташа», которая почему-то малоизвестна, речь идет о цикличности исторического развития цивилизации, и в частности, в России.
В предисловии «От издательства» есть несколько строчек, разъясняющих необычность заглавия этого романа: «Было так: случайный разговор в электричке сотрудницы нашего издательства с человеком, который признался, что написал нечто вроде продолжения «Войны и мира» Л.Н.Толстого. Что, в общем-то, это вовсе и не продолжение, а скорее фантазия на тему «Войны и мира». А может быть, исторический роман о декабристах, где наравне с реальными историческими личностями действуют и герои толстовского романа». 
Меня заинтриговало вступление, и я стала читать, поначалу сравнивая «Войну и мир» Л.Толстого и  продолжение, написанное другим автором. Но уже к середине первой части  поняла, что  произведения не сопоставимы. «Пьер и Наташа» - это неосуществленный роман Л.Толстого «Декабристы», созданный другим человеком, не менее талантливым, живущим в наше время и знающим о том, что «14 декабря стало днем, с которого началась русская революция. Она продолжается, выматывая поколения своими помыслами, замыслами, вымыслами, домыслами, непредсказуемостью событий».
Итак, автор романа  говорит о том, что в развитии общества существует определенная цикличность.
Первая четверть всякого столетия уходит на формирование национальной идеи, которая обретает четкие формы к 20-25 гг. каждого нового века, но к концу второй четверти эта идея переходит в свою полную противоположность. Третья четверть столетия проходит под знаменем возрождения этой идеи в несколько преобразованной форме.  В последней четверти происходит вырождение идеи, доведение ее до абсурда.  И наконец, окончательные похороны этой самой идеи. С такой же цикличностью развиваются все общественные институты, том числе и литература.

 Ниже привожу несколько выдержек из первого тома, пятой части, восьмой главы для того, чтобы не быть голословной.
«Однако мало кто из историков и писателей желает обратить внимание на безусловную повторяемость событий и изменений общественной психики, в зависимости от сил, сходных по своей слаженности с вращением планеты, со сменой времен века. Мало кто желает видеть, что стрелки часов истории проходят почти по одним и тем же цифрам.
Первое двадцатипятилетие каждого века знаменуется появлением, нарастанием и утверждением новых идей, коим суждено переродиться во втором двадцатипятилетии, возродиться в третьем, и выродиться в четвертом».
«Эпоха Александра, - пишет далее автор о России начала ХIХ века, - была временем созревания и  рассеивания созревших плодов российской мысли, иначе разве мог бы на добрых двадцать пять лет утвердиться на троне император-либерал, умеренный реформатор, сквозь пальцы глядящий на возникновение Тайных обществ, которые возбуждали опасение и тревогу? Очевидно, что по мере продвижения времени, к концу двадцатипятилетия, этот либералист постепенно, хотя и слабо, обрастал идеями противоположного свойства. Его ближайший клеврет Аракчеев, начавший с плана освобождения крестьян, закончил созданием военных поселений и дружбой с фанатиком Фотием, а тот видел козни против России и православия не только в Париже, родине всех демагогических обществ, но и за океаном,  - в  Северо-Американских Соединенных Штатах. К концу 1825 года исчерпанность деятельности Александра требовала его исчезновения,  как, впрочем, ровно век назад эта же исчерпанность свела в могилу Петра Великого ( год смерти Петра Первого – 1725, Александра Первого – 1825, а вождя пролетариата В.И.Ленина – 1824 – Н.Н.). И неважно, умер ли Александр своей смертью в Таганроге или скрылся (по мнению автора романа, Александр Первый не умер, а тайно  ушел в монастырь, заменив себя на смертном одре своим двойником – забитым шпицрутенами солдатом – Н.Н.), - центростремительная общественная сила начинала свои собирательные движения, ибо всякое общество держится чередованием различных сил, так же как и природа: осенью (начало столетия) разбрасывает плоды, зимой закаливает зерна под снегом, чтобы расцвесть им весной и налиться силами летом».
«Идеи, особенно в России, где их любят по человеку, который проводит идею в жизнь, обретают сходство со своими носителями. Так самодержавная идея Николая Павловича (речь идет о брате Александра Первого, наследнике Российского престола – Н.Н.) соединилась с его прямой, как палка, сдавленной корсетом фигурой, и, возможно, победа на Сенатской площади была предопределена Высшим Разумом не только благодаря неподготовленности либералистов (так называли декабристов до 1825 года – Н.Н.), но и вопреки собственной, Николая, неподготовленности, ибо наступало второе двадцатипятилетие – зимнее время самодержавия, высшее его проявление (Нечто подобное можно увидеть и в те же годы XYIII века, наблюдая царствование Анны Иоанновны с ее Бироном, и в XX веке, наблюдая Сталина с его Берией)».
Гипотеза Василия Староя показалась мне, воспитанной на догматах марксизма-ленинизма, 
чрезвычайно любопытной,  и я задумалась о превратностях литературного процесса в России.
Литература – это зеркало жизни, но зеркало необычное. Заглянув в него сегодня, можно увидеть не только настоящее,  но далекое  прошлое и даже будущее. В качестве доказательства приведу классический пример – повесть   «Гиперболоид инженера Гарина». Неплохим примером может служить роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита».
В школе нам внушали, что литература в своем развитии движется поступательно от низшего к высшему, а апогеем этого  движения является метод социалистического реализма, возникший благодаря творчеству советских писателей. При том ничего  не говорилось о диссидентской или русскоязычной литературе за рубежом. Картина была неполной.
Но вернемся к роману Василия Староя: « Историки и писатели (опять же писатели – Н.Н.) в своих многочисленных книгах сколько угодно могут доказывать самим себе и людям..., что декабристы потерпели поражение лишь потому, что были страшно далеки от народа или оказались не готовыми к восстанию с точки зрения политики, нравственности и согласованности действий. Все это лишь слова, зажженные будто быстросгорающие свечи, от конкретных исторических ситуаций определенного времени и приспособленные к конкретным взглядам вполне материалистического резона: выгадать, выиграть, достичь, доказать – выгадать в своем времени, выиграть в своей игре, достичь своих целей, доказать свою правоту». Эти строки пронзили меня током.
В. Старой неслучайно упоминает писателей наравне с историками: последние в своих исследованиях оперируют фактами, а литераторы исследуют «изменения общественной психики» и, чтобы стать убедительными, должны быть не менее правдивы.
И неслучайно автор романа  говорит о нежелании и тех и других  «обратить внимание на безусловную повторяемость событий», т.к. весь литературный процесс  легко укладывается в те же двадцатипятилетние циклы, что и историческая реальность. 
Чтобы подтвердить или отвергнуть эту догадку, я решила заняться   исследованиями и отправилась в библиотеку, чтобы погрузиться в библиографические дебри.
Опираясь на свои небогатые литературные познания и гипотезу В.Староя, не претендуя на научность,  я выстроила  систему развития литературы как общественного института.
   С этой позиции первое двадцатипятилетие каждого столетия начинается в России с пиитического взрыва. Количество людей, пишущих стихи, стремительно возрастает  и множится. Для убедительности открываю томик «Русская лирика XIX века» из серии «Классики и современники» и начинаю читать имена и сравнивать даты: Василий Жуковский, Денис Давыдов, Константин Батюшков, Александр Пушкин, Евгений Баратынский, Вильгельм Кюхельбекер, Антон Дельвиг, Николай Языков, Кондратий Рылеев, Федор Глинка, Иван Козлов, Федор Туманский, Александр Одоевский, Дмитрий Веневитинов…и это лишь несколько имен из большой 500-страничной книги.
Кстати,  совсем недавно услышала от одного литератора довольно интересное суждение: ни приведи Бог, не было бы в русской литературе Александра Пушкина, его место непременно занял бы поэт Веневитинов.
А сколько их, «поэтов Пушкинской поры»,  не вошло в этот сборник по той простой причине, что жили они в провинции,  и столичная слава им не грозила.
Это был «золотой век русской поэзии», который понемногу утратил свой блеск после так называемого «восстания декабристов» на Сенатской площади в 1825 г.
И только  печальный голос Михаила Лермонтова звучал над развалинами либерализма.

Невольно возникает параллель с расцветом поэтического творчества в начале  XX века.
Перечисление имен займет немало времени. Назовем лишь немногие из них: Анна Ахматова, Андрей Белый, Саша Черный, Осип Мандельштам, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Николай Гумилев, Велимир Хлебников….
А если опять заглянуть в глубины России?  Уральский литературовед Владимир Голдин исследовал эту тему  по архивным материалам. В результате он написал пять (!) томов, один из которых называется «Елизавета Гадмер  плюс сто одна поэтесса Урала конца XIX –  начала XX века». Вот он -  «серебряный век русской поэзии».

XXI век только берет разбег. Но уже сейчас можно наблюдать оживление на поэтическом поприще. Свою лепту  в развитие литературы вносит Интернет. Не мне вам говорить, сколько литературных  ресурсов возникло за последнее время,  и  количество их будет расти день ото дня. Но помимо этого в стране множится число не вовлеченных в  эту паутину  поэтов. Их стихи появляются на страницах газет и литературных журналов, в коллективных сборниках, альманахах и подобных изданиях. Стихи в России сейчас не пишут только самые ленивые. Бытует мнение, что стихотворчеством в наше время занимаются люди, обделенные деловыми качествами. Неправда. Среди моих знакомых есть удачливые бизнесмены, которые сочиняют стихи и выпускают лирические сборники. 
Мы  с вами  приговорены к поэзии  той самой цикличностью развития цивилизации, о которой пишет Василий Старой в книге «Пьер и Наташа». Я вам рекомендую ее почитать, если хотите узнать, как будет дальше развиваться наша литература.