НАТАЛИЯ  НИКИТИНА-УРАЛОВА  

Екатеринбург

ВСЁ О РОССИИ…

 ЧАСТЬ 1

Я ТЕБЯ ВЫБИРАЮ, РОССИЯ

Я тебя выбираю, Россия,

среди лучших и гордых держав, 

не  за  легкость  небес твоих синих,

не  за  звон  зеленеющих трав.

Не за  реки твои или горы,

не за щедрость твоих закромов,

не за дивные глазу  просторы 

или роскошь подземных  даров.

Не за славу твою боевую,

не за стойкость на бранных полях,

не за право, свободой рискуя,

оставаться на третьих ролях.

Не за  муки твои вековые,

не за слезы твоих стариков, 

не за годы,  в судьбе роковые,

не за тяжесть  кандальных  оков.

Я тебя выбираю, Россия,

за  великую душу твою! 

За все то, что молча сносила,

пред тобой на колени  встаю. 

РАССВЕТ НАД ВОЛХОВЫМ

Когда на полустанке Волхов-2

Меня на грунт ссадила проводница,

А горизонт вдали светлел едва,

Я думала, что все мне это снится.

В трех направленьях мчались поезда,

А я стояла в центре этих веток,

И хоть недолго было до рассвета,

Горела в небе яростно звезда.

Ни дерева, ни ветки, ни травинок,

До горизонта -  ровная земля.

Казалось мне, что  к ней пристыла я,

Не оторвать мне от нее ботинок.

Под низким небом северных широт

Земля дрожала от колесных стуков.

Таким, быть может, ад нам предстает.

Мне было страшно от железных звуков.

По сторонам, куда бы  ни взгляни,

От ночи оставались лишь лохмотья:

Ее порвали яркие огни,

А поезда гудели, как на взлете.

Вставало утро на краю земли,

Тьма уходила, пятясь с небосвода,

И признаваясь солнышку в любви,

Справляла праздник скудная природа.

КИЖИ

Землистыми, серыми были у всех приезжающих лица…

Носились над островом перед ненастьем стрижи,

Казалось, что в жизни уже ничего не случится.

Когда перед взором внезапно предстали Кижи.

Среди островерхих елей, что растут на Онеге,

Возносятся кверху в резной чешуе купола,

Кресты, как столбы, держат на перекладинах небо

И с губ – Боже правый! – невольно слетают слова.

Когда? Кто? Зачем нам оставил онежское чудо?!

Из стертых веков не дошли до нас их адреса.

Но если зажмурить глаза, то летят отовсюду

Под звон с колокольни, далекие их голоса.

На Кижском погосте мирские растают печали.

Крестом осенить себя – тянется кверху рука.

Как в чудо не верить, когда штормовыми ночами,

Минуя погост, грозовые идут облака.

И тайное что-то проснется в неверящем сердце.

Спасибо Кижам, что они были в жизни моей.

Их двадцать два купола, словно ступени тех лестниц,

Которые, хочешь – не хочешь, а преодолей!

 (Сам отец Феодосий - настоятель мужского монастыря на Ганиной Яме - сказал мне "спасибо" за это стихотворение)

СТЫК-ТЫК-ТЫК

 - У-у-у! – где-то рядом запел паровоз.

- Стык-тык-тык! Стык-тык-тык!-застучали колеса.

Запах дыма внезапно  ударил  мне в нос,

И враскачку проехал  состав вдоль откоса.

То ли это мираж из вчерашнего дня,

То ли  призрак, возникший из жизни забытой.

Но сознаюсь:   ах!  как  удивил он меня

В век больших  скоростей и  комфортного быта.

Я не сразу заметила  чуть впереди,

Как на  снежном откосе   возник ниоткуда

То ли странник, уставший в нелегком пути,

То ли просто какой-то  бродяга-приблуда.

В грязном ватнике и с рюкзачком на спине,

Сапоги на ногах – повидавшие виды.

Что-то  смутное вдруг всколыхнулось во мне,

Затопляя в  душе все слепые обиды.

Паровозик как будто бы притормозил,

Мужичок ухватился за поручни смело, 

Оттолкнулся от насыпи что было  сил

И втянул в полутёмный вагон  свое  тело.

Эх, Россия! Какой бы ни выдался век,

Ты вот так  же  ползешь среди истин сезонных, 

Сквозь туманное утро, сквозь колющий снег, 

И везешь пассажиров  своих полусонных

 * * *

Не в лучшее время нам выпало жить.

Но будет ли, будет ли лучшее время?

Я вижу, как рвется текущего нить,

И грузно ложится на плечи мне бремя

Ошибок и разнообразных идей…

Щедро на них больно правителей племя.

Мои оба деда пропали зазря:

Один – по доносу, другой – раскулачен,

Их жизнь обожгла коммунизма заря,

Которой наш век неслучайно охвачен.

Семье же моей до сих пор этот долг 

Никто не вернул, он никак не оплачен.

Несладко жилось нашим добрым отцам:

Война отбирала последние крохи,

Но в горе они не теряли лица,

И как бы дела у них не были плохи,

Всегда оставались и были людьми

Своей неуёмной и сложной эпохи.

Быть может, на мне успокоится бег?

Судьба относительно гладко сложилась.

Но рядом со мной есть другой человек,

Которому вряд ли дарована милость.

Мой  сын оказался заложником бед.

И жизнь, как желалось бы, не получилась.

Не в лучшее время нам выпало жить.

И выхода нет,  и не будет, как видно,

Нас снова хотят до корней обнулить.

Мы вынесем все…

……………………...........За державу обидно!

* * *

Пришла пора сказать о нелюбви,

Которую мы вырастили сами:

Она стоит у Храма на Крови –

Чудовище с незрячими глазами.

За что нас не любить?

Ужели в нас есть что-то,

Что мы сами не познали

Тогда с вопросом, как нам дальше жить,

Мы лет на двести-триста опоздали.

Но мы не любим и не любят нас.

Все пропиталось безобразной ложью.

Мир перевернут на сетчатке глаз.

Нас с ненавистью сбросивших с подножья.

Есенин, ставший жертвой нелюбви,

И Маяковский, от нее ушедший –

Все это звенья одной цепи,

Которую построил сумасшедший.

Мы будем отступать за шагом шаг

Перед напастью, что взрастили сами,

И выбросим, сдаваясь, белый флаг

Чудовищу с незрячими глазами.

Молитва

О Господи! Не за себя прошу,

Твое не поминаю  имя всуе,

И покаянье в храме приношу,

Перед Тобою чуточку пасуя.

Молюсь за наши грешные тела,

Привыкшие к покою и удобствам,

Творим неблаговидные дела

И души наши убиваем жлобством.

Молюсь за наши глупые умы,

И за сердца, сгорающие даром.

Спаси нас от тюрьмы и от сумы

И награди великим Божьим даром.

О господи! Мой выбери народ – 

Пошли ему пророка Моисея,

Пусть он нас в Твое царство приведет,

И возродится «матушка- Рассея».

22/01/2012

* * *

Обещала отцу, что о нем напишу.

Обещать – не писать: мастерства не хватает.

Чистый лист я на письменный стол положу,

Мысль мелькнет и туманом прозрачным растает.

Я пытаюсь за шлейф эту мысль ухватить,

Напрягаясь, дрожат от волнения пальцы.

Так, наверное, в темных пещерах своих

В муках творчества корчились неандертальцы.

Так великий Гомер в темноте слепоты,

Свою боль воплощая, гекзаметры строил,

Чтобы Шлиман потом на излете мечты

Отыскал наконец легендарную Трою.

Как оглохший Бетховен играл наугад,

Ударяя по клавишам, силы утроив,

Так, наверное, ждали победный парад

Твои сверстники, батя, на пике истории.

Ночь минует. Взгляну на нетронутый лист.

Обещать – не писать: мастерства не хватает.

А в окне, зацепившись за ломкий карниз,

Легким облачком слово заветное тает.

ДЕТИ  ПЯТИДЕСЯТЫХ

Мы не знали проклятой войны – дети пятидесятых,

Не будил по ночам нас воздушной тревоги гудок,

Нам не снились под утро Полесья сожженные хаты,

Мы играли в войнушку, пугая родной городок,

Мы любили героев из фильмов, где наша Победа,

Не боялись, задрав подбородок, глядеть в вышину,

Мы не ведали подлого страха, нацистского бреда,

И не знали о том, как бойцы выживали в плену.

Мы смотрели на наших отцов снизу вверх и гордились

их медалями, формой, их выправкой, их сединой,

С ними вместе за стол в день Победы великой садились

И все ждали рассказов о том, что зовется войной…

Но молчали они, разливая поллитру в стаканы,

Пили стоя за тех, кто уже равнодушен к словам,

Только морщились чаще и терли военные раны, 

Только гладили нас по вихрасто-крутым головам.

Вот тогда отмякали как будто суровые лица,

И слезу убирая ладонью над верхней губой, 

Запевали нестройно они, что закрыта граница -

Охраняет ее от врагов экипаж боевой.

Долго после курили, опять возвращались к застолью,

Снова горькую пили и хрипло вели под гармонь,

Как студеная темная ночь расстелилась по полю,

Только в тесной печурке горит негасимый огонь.

Эти песни военные мы никогда не забудем,

Нам они говорили про то, что нельзя рассказать - 

Сколько эта война искорежила жизней и судеб!

А в углу, не скрывая глаза, тихо плакала мать...

* * *

Я все больше люблю наше русское слово –

Этот северный говор с нажимом на «О»,

Слушать я каждый день, обмирая, готова,

Как гуторят старухи, присев под окном.

Как они голосят погребальные плачи,

Провожая сельчан на церковный погост,

Их обряд для живущих немалое значит,

Коли скорбное слово печалит до слез.

Как понятен и прост корень русских фамилий:

Полевой – от полей, от мехов -  Кузнецов.

Нам они для того, чтобы мы не забыли

Первозданный язык наших мудрых отцов.

Я все больше люблю наше русское слово,

Нашу землю, которая речь нам  дала,

В день весенний я слушать до ночи готова.

Как по-русски аукают колокола.

* * *

В ванной загадочный запах лугов,

В спальне изысканный запах стихов.

Пахнет из детской наивным незнаньем,

Праздным весельем, лекарством чуть-чуть.

И затаившийся дух врачеванья

Тонкой иголкой впивается в грудь.

Пахнет в подъезде клубничным вареньем,

Свежею краской и новым жильцом,

Пивом вчерашним и вечным терпеньем

К мужу, с измятым с похмелья лицом.

Улица пахнет горячим асфальтом,

Смешанным с запахом стертых колес,

И аромат увядающей мальвы

Рой, пролетающий мимо, принес.

Пусть занесет меня случаем ветер

В райские кущи, в чужие края,

Словно собака на запахи эти

Буду ползти через тернии я.

* *  *

Быть бы каплей в твоей реке,

быть крестом на твоем погосте,

или белым цветком в венке,

иль рябиновой твоей гроздью.

Быть словечком в твоей мольбе,

или лавочкой у забора,

быть бы песней в твоей судьбе,

иль гармошкою с перебором.

Быть послушницей иль рабой,

замарашкою некрасивой.

Только быть до конца с тобой,

Непутевой моей  Россией.