0.
Не успев войти в
квартиру, слышу его радостно приближающиеся шаги. Он приветствует меня долгим
красноречивым взглядом, затем многозначительно указует на холодильник. Но я,
будто не понимая намёка, сперва снимаю пальто, разуваюсь, переодеваюсь... Он
чутко следит за каждым движением и снова призывно смотрит на холодильник. В
конце концов не выдерживает и протяжно произносит:
- Корми-и!
- Кормить,
говоришь? – подмигивая ему, тяну дверцу «Полюса»; негромкий щелчок затвора
ласкает слух пуще любой райской мелодии. – Сардельку будешь?
- Н-ну! –
оживляется он. – Дава-ай!
- Тебе
порезать? Покрупнее или помельче?
- Найн! –
звучит лаконичный ответ, и не понять, то ли это по-немецки «нет», то ли
по-английски «девять».
Всё же склоняюсь к английской версии, отрезаю ему
девять кусочков, он критически осматривает их, брезгливо фыркает, одаривает
меня испепеляюще-укоризненным взглядом и, оскорблённый, понуро бредёт из кухни.
- Ты что? –
говорю. – Поешь! Сарделька вкусная!
- Мур-рня, –
отвечает он, сильно грассируя.
- Знаешь,
голодные организмы – так не кочевряжатся!
-
Мё-мё-мё-мё-мё, – передразнивает он, удаляясь.
1.
Мы встретились на заре перестройки. Хозяйка дома, где
жила его мама, не взяла с меня ни копейки [«Друзей
не продают и не покупают»], и пригоршню конфет отсыпала в придачу. Я
поместил его в старую вязаную шапочку, посадил за пазуху и понёс домой сквозь
ноябрьский вечер: улица Южная, улица Мичурина, улица Комсомольская, улица
Присягина… Ему тогда было около трёх недель, и, конечно, всё вокруг казалось
огромным, диковинным и пугающим. Часто моргая полными отчаяния глазами, он
жалобно вскрикивал, а у встречных прохожих – будь то жеманная бальзаковская
дама, или идущий со смены трудяга, или одетый в телогрейку шпанюк «с квартала»
– светлели лица при виде его растерянного взгляда.
Мне же тогда было 13 лет, и, ощущая за пазухой живое
тепло, я лишь подсознательно мог понять, что обретаю себе действительно
настоящего, искреннего друга, которому изначально чужды лицемерие и подхалимаж,
который, в отличие от двуногих друзей, без красивых слов о вечной дружбе и любви,
просто всегда будет рядом и не предаст в трудную минуту, ссылаясь на ну никак
не преодолимые жестокие жизненные обстоятельства.
- Барсик,
Барсик, Ба-арсик, – говорил я как можно ласковее, пытаясь его успокоить и
заодно приучить к новой кличке.
- М-мяу! –
звонко отвечал он, чётко артикулируя каждый звук.
Он рос не по дням, а по часам, и уже к Первомаю
бесформенный комочек превратился в подтянутого стройного кота мышино-серого
цвета [точнее – цвета простого карандаша],
с ясными зелёными глазами, чёрным носом, пепельно-серыми опущенными усами и
привычным белым пятнышком на шее.
В те годы статья «Хвостатые психотерапевты» не была
напечатана в журнале «Знак вопроса», да и самого журнала тогда не существовало.
Зато в те годы, что вполне типично для подросткового возраста, частенько
случались особо «задушевные» беседы с родителями, непременно заканчивающиеся
фразой: «А теперь – марш к себе в комнату! Посиди и подумай над своим поведением!».
О чём думать – непонятно: всё преступление перед Родиной заключалось лишь в не
записанном в дневник домашнем задании или в аналогичном по своей опасности
проступке, и на душе делалось всё поганее… Но в этот самый момент Барсик
выползал из-под моего дивана [он загодя
туда прятался, поскольку наперёд знал, что «беседа» опять закончится заключением
под домашний арест!], запрыгивал на плечи, и, громко мурлыча, тёрся о мои
щёки, виски и затылок, и со стороны, наверно, напоминал добрую-добрую бабушку,
готовую жалеть внука, каким бы преступником тот ни оказался. Я брал кота на
руки, нянчил, как младенца [шерсть его
впитала не одну подростковую слезину!], а он специально подставлял голову,
будто говоря: «Почеши мне меж ушей! Почеши, придурок! Тебе же легче станет!». Я
– чесал, и действительно, становилось легче – хотя бы оттого, что на свете есть
как минимум одно живое существо, способное понять!
Затем он садился под дверь, начинал требовать, чтоб
его выпустили, и родители отпирали ему, хотя мне бы – не отперли, даже если б я
и просил. Потом я открывал дневник, исправлял в нём все огрехи и впредь
старался больше их не допускать: фиг с ней, с класснухой и со всеми завучами,
вместе взятыми, но в случае повторной «ссылки» за подобное «преступление» мне ж
будет неловко ПЕРЕД БАРСИКОМ!
Подростковый возраст по определению сопряжён с мерзостью
и гадостью характера…До чего ж поначалу было забавно – повесить коту на хвост
прищепку и наблюдать, как он корчится, тщась избавиться от источника
беспокойства. Или побрызгать на его любимую игрушку – тряпичный мячик –
нашатырным спиртом. Кот сперва хватал его, потом резко отбрасывал и долго
морщился, чихал, плевался… Это ж так смешно, в натуре…
А он потом… А он потом снова делил со мной очередную
«ссылку», снова запрыгивал на плечи, мурлыкал и подставлял голову. Более
эффективного и более доходчивого урока милосердия в тогдашние 14 лет мне бы не
преподал ни один самый гениальный педагог!
В те годы я не слышал о фелинотерапии, и мало кто
другой слышал тогда о ней, но если подскакивала температура или иная болячка
скрючивала меня, он без лишнего пафоса, без желания урвать какую-либо выгоду,
забирался на грудь, облучал больное место ультразвуком мурлыканья, грел его
своим теплом – и боль отступала! Эту процедуру он проделывал со всеми домочадцами,
и результат всегда был одинаковым! А ещё я твёрдо знал, что если предстоит
трудный учебный или рабочий день, но если перед выходом из дома пожать Барсику
лапу – фортуна в этот день не изменит!
2.
О том, что он умеет разговаривать, я узнал совершенно
случайно, когда ему было почти девять лет. Однажды вечером отрезаю себе кусок
колбасы. Барс это заметил и произнёс, вспрыгивая на табуретку:
- Кому-у?
- Что-о?
Кому-у? Себе, разумеется! А ты как думал? – сказал я под нос.
- Мне-е! –
заявляет он, спрыгивает с табуретки и бредёт прочь.
- Тебе??? –
удивляюсь фантастично полному эффекту диалога.
- Д-да-а! – он
оборачивается с надеждой в глазах.
- Ну, нá и тебе
кусочек тоже…
В принципе, ничего удивительного: учёные подсчитали,
что кошка способна воспроизводить аж 16 звуков человеческой речи – это половина
алфавита! И из этой половины может выйти довольно много слов!
В еде, надо сказать, Барс был весьма привередлив.
Сырую сардельку он не стал бы есть даже в очень голодном состоянии. Если же её
отварить, порезать на шайбочки и положить в его миску – он лапой выуживал
оттуда один дымящийся кусочек, шипел на него, рычал. Потом понимал, что меры
устрашения на температуру не влияют, и с мастерством ветерана НХЛ принимался
гонять «шайбу» по всей кухне. Затем кот съедал остуженный кусочек, наверняка
испытывая при этом удовлетворение охотника, добытчика.
Такого же ощущения он жаждал, когда отказывался пить
молоко из своего блюдечка. Однако если то блюдечко отнести в зал и поставить на
гардероб – кот бежал следом, запрыгивал на шкаф с пола и вылизывал молоко до последней
капельки.
Инстинкт добытчика не позволял ему сидеть спокойно,
если на ночь мы не прибрали с плиты кастрюлю с супом или гуляшом. Барс запросто
самостоятельно отодвигал крышку [каким
образом он это делал – не видел никто] и приступал к «добыче» корма. От
этого занятия я его и отвлекал, приходя на звук пáдающей крышки.
- Та-ак! Эт-то
что ты тут сейчас делал, а? – изображаю возмущение.
- Ел! –
безапелляционно произносит он.
- Что-о-о?
Ел??? – ошеломляюсь его наглостью и цинизмом.
- Пил! –
издевается он.
- Так, ты
можешь сказать точно: ел ты или пил?
- Й-е-эл!! –
выкрикивает он и нехотя спрыгивает с плиты. Но уходить не торопится, невинно
глядя на кастрюлю, произносит: – Да-ай!
С особым удовольствием грыз он куриные кости. Причём,
предпочитал делать это не из миски, а с половика, а то и с ковра в зале.
3.
Барс был достаточно общительным. Каждого гостя он
внимательно осматривал, позволял обозвать себя «кисю-унькой» и почесать за ушком.
Моих друзей – даже если этот человек впервые посетил наш дом – он приветствовал
запрыгиванием на плечи, с потиранием мордой о затылок пришедшего и мурлыканьем,
вызывая у гостя ни с чем не сравнимое умиление.
С девушками же кот был подчёркнуто сдержанным, вплоть
до демонстративного игнора. Максимум – подойдёт к ней на метр, понюхает воздух,
подняв голову вертикально и энергично двигая ноздрями, да хорошо, если лапы
брезгливо не отряхнёт!
- Познакомься!
– говорю ему. – Это – Оля [Света, Ира,
Катя…].
- Б-ба-арс! –
произносил он и удалялся восвояси.
Отдельная история – ученицы, приходящие ко мне для
занятий на дому. Пока девочка снимала куртку, пока переобувалась – он незаметно
проникал в мою комнату и прятался под столом. И когда пройдёт минут 20 занятия
– начинал трогать лапкой щиколотки обучающейся. Девчонка визжала от
неожиданности, вспрыгивала на стул, а довольный Барс забирался на диван и мирно
дремал до конца занятия.
Вообще, он любил учёбу, тянулся к знаниям –
предпочитал спать исключительно на учебниках и тетрадках, если кому-либо из
домочадцев необходимо было позаниматься. Таким образом он вместе со мной
окончил школу и институт, то же сделал и вместе с моей сестрой, и с учениками
моими каждый год углублял и расширял свои знания по химии. Впрочем, сперва все
искренне полагали, что его привлекает лишь испускаемое лампой тепло, а учебники
– так, балласт. Но однажды произошло следующее.
- Вот тебе
задачка, – говорю девочке. – Какая масса водорода получится в реакции 24-ёх
граммов магния с избытком кислоты?
Всякая продвинутая восьмиклассница знает, что ответ
тут – два грамма. Но девочка ещё только собиралась стать продвинутой! А тогда –
забыла, что водород – это Н2, а не Н, как она написала. Потому и
ответ у неё получился – единица.
- Ну, и сколько
же? – спрашиваю.
- Один! –
отвечает она.
Дремавший Барс, не открывая глаз, только приподнял
голову и произнёс:
- Двя-а!
- Слышала? –
говорю, указывая на ошибку. – ДВА!
- Ой, точно! –
соглашается она, делая исправления.
- Так, а теперь
скажи: чего – два?
- Мо-оля! –
девочка воспроизводит лишь недавно услышанное понятие, не имея окончательного
представления о его сути.
- Гра-амм! –
грассируя, произносит Барс, даже не приподняв головы.
- Слышала?
Масса-то разве в молях измеряется?
- То-очно! –
вздыхает девочка, осознав свою неправоту. – Спасибо, Барсик!
- Эх ты! –
подкалываю её. – Кот решил эту задачу вперёд тебя, да устно, без таблиц и калькуляторов!
Но девочка ответила достойно:
- Коне-ечно:
он-то с вами учится 12 лет, а я – только вторую неделю…
Помимо исключительной образованности, Барс мог
похвалиться и исключительным музыкальным вкусом. Я – весьма посредственный
гитарист-самоучка, и моё бренчание кота, мягко говоря, не забавляло. Настолько
не забавляло, что он запросто мог вцепиться в мою руку, лишь бы я перестал
глумиться над музыкальным инструментом.
Если же приходил Роман – друг детства – кот наиболее
тепло приветствовал его, тут же располагался посередине комнаты и, выразительно
глядя на гитару, просил:
- Игра-ай!
Любимой композицией Барса был романс из кинофильма
«Звезда пленительного счастья». Он наслаждался каждым аккордом и подпевал при
этом!
- Течёт
шампанское рекою…
- Мя-а…
- …И взор
туманится слегка…
- Мя-а-а…
- …И всё как
будто под рукою…
- Мя-уа…
- …И всё как
будто на века…
- Мя-уа-уа…
- …Крест
деревянный иль чугунный…
-
Мя-уа-уа-уа-а…
- … Назначен
нам в грядущей мгле…
До сих пор не могу простить себе, что не заснял тот
концерт на видео! Передача «Сам себе режиссёр» самоликвидировалась бы ввиду
полнейшей бесперспективности!
4.
День, назначенный «в грядущей мгле», наступил 31-го
января. Не было в живых и его мамы, и её хозяйки, и дом, где они жили, снесли.
Путин тогда вовсю готовился к переизбранию на второй срок, а человек,
родившийся с Барсиком в один день, только что спихнул свою первую сессию и
наслаждался первыми студенческими каникулами.
Ещё в ноябре кот запросто запрыгивал с пола на шкаф, а
к декабрю внезапно похудел килограмма на три и упорно отказывался от еды. Мы
надеялись, что это обычное пищевое отравление, что вот через день, через два он
придёт в себя, но он – не приходил. По-прежнему ясный, лишь слегка замутнённый
катарактой, взгляд неестественно расширенных колоссальной болью зрачков вопил о
помощи: «Люди, помилосердуйте! Я же помогал, когда вам было больно!»…
«Лимфосаркома в брюшной полости», – поставленный
ветеринаром диагноз явился приговором.
Но, в отличие от онкобольного человека, выписанного
домой «на наркотики», коту наркотиков не полагалось, а назначенная но-шпа
помогала слабо, и он мужественно терпел свой недуг. Есть привычную пищу он не
мог – я с пальца кормил его мясным пюре для детского питания. Пить тоже не мог
– я поил его кипячёной водой из одноразового шприца. Единственное, на что у
Барса хватало сил – так это на туалет. Волоча задние лапы, перебирая одними
передними, он полз к своему лотку в уборную, делал дела и возвращался в
комнату. И потом тщательно умывался – вылизывал и лапы, и брюшко, лишь изредка
вскрикивая от боли. Ещё, правда, хватало сил выползти в коридор при звуке
отпираемого замка – чтоб поприветствовать вошедшего потиранием о щиколотки…
Последние сутки жизни начались оптимистично: помимо
пюре, он поел курятины и самостоятельно попил из своего блюдечка. Ночью сквозь
сон я слышал, как он гремел лотком; слышал чавкающие звуки, издаваемые
проводимым по шерсти языком. А утром, в 5:27, он сам запрыгнул на мой диван. Я
позвал:
- Барсик?
Хочешь под одеяло? Иди!
- Быва-ай! –
выдохнул он и соскочил на пол.
Через секунды его не стало.
Общеизвестно: животные не знают о смерти, они живут
сиюминутным, текущим моментом. Однако для Барсика явно было важным достойно
встретить свой последний час…
Отыскав в кладовке фанерный футляр из-под давным-давно
списанного микроскопа, я постелил внутрь чистую наволочку, уложил Барсика и
завинтил крышку шурупами.
Место его последнего упокоения было определено: дача.
Поместил я ящик на санки и повёз: улица Присягина, улица Комсомольская, улица
Мичурина, улица Южная…
- Видишь,
Барсик: в 13 лет я нёс тебя этой дорогой домой, а в 31 год везу по ней же, обратно…
Зима стояла холодная, снежная. Всю территорию нашей
фазенды покрывал единый сугроб полутораметровой глубины.
- Барсик,
побудь пока здесь, – произнёс я, ставя санки с ящиком в с трудом откопанный сарайчик.
– До весны подождёшь? Не возражаешь?
Он не возражал.
Дома всем ещё долго резало слух отсутствие знакомого
мяуканья, все ещё долго по привычке смотрели под ноги, проходя мимо мебели – не
торчит ли из-под неё хвост, и никто не решался убрать Барсово блюдечко для
питья или выбросить его лоток.
«Когда умирает твой друг, он в тебе умирает вторично.
Он ищет тебя и находит, чтоб ты его похоронил…», – писал культовый чилийский
поэт Пабло Неруда. Барсик «отыскал» меня в середине апреля: он явился во сне и
сказал нараспев: «Закопай меня! Закопай! Сколько можно ждать?».
Весна в тот год была затяжной, снег сходил медленно,
почва оттаивала ещё медленнее, поэтому пришлось и лом применить, и костёр. В
конце концов удалось упокоить Барса. И сейчас над ним разросся шикарный куст
дикого пиона, а на холмике стоит блюдечко, откуда кот пил. Мы постоянно кладём
туда что-нибудь съестное, и вся садовая живность, что «гуляет сама по себе», регулярно
приходит помянуть Барсика. | 
