1.

Хорош город Воронеж, солиден! Основательность его кварталов, степенная ширь проспектов и размах площадей – поистине столичные. Гуляя по воронежским просторам, невольно проникаешься чувством почтительного благоговения, какое обычно появляется, когда идёшь по Новому Арбату в Москве, или по Невскому в Питере, или по Красному проспекту в Новосибирске.

Однако не солидностью снискал он славу: аномально высокая красота местных девушек – вот его главное богатство. Есть легенда, что Пётр I, решив начать тут строительство флота, согнал работников со всей империи. И чтоб они ненароком не разбежались, царь распорядился согнать и самых красивых женщин – мастерам в жёны. То есть селекцию здесь провели довольно давно.

Мы же с приятелем Серёгой Стрельцовым, будучи студентами химического факультета Тульского пединститута, не привыкли верить легендам, не сделав проверки их истинности. А непреложным, неподкупным критерием, подтверждающим либо опровергающим всякую истину, служит практика. Поэтому в один из августовских дней 1992-го года, когда суточная тряска в перекладных электричках осталась позади, доблестная столица не менее доблестного Черноземья явилась пред наши пытливые очи. Как обычно для первого приезда в незнакомый город, мы направились туда, куда эти самые очи и глядели, в данном случае – на ул. Плехановскую.

Кипяточный солнечный ливень, шипя и клокоча, изливался плотным потоком на старинные дома, широкую проезжую часть и трамвайные пути, отбрасывая от накатанных рельсов стáи слепящих зайчиков. Электронное табло на фасаде здания областной Администрации показало +34. Жар от раскалённого до мягкости асфальта ощущался даже через подошвы кроссовок. Чтобы избежать солнечного удара, пришлось защитить головы бумажными треуголками – продавец местной самой смелой и самой независимой газеты встретился нам как нельзя кстати. Улица через некоторое время привела к главному корпусу университета.

– О! – обрадовался Серёга. – И зверь на ловца! Пошли, девчат посмотрим?

– Думаешь, они тут встретятся? В это время девчата на каком-нибудь пляже пóпы солнцу подставляют.

– Тогда какие вопросы? Пошли на пляж, тоже этому солнцу подставим что-нибудь нехилое…

Влево от универа начался довольно крутой спуск, идущий через частный сектор и упирающийся в Набережную. Воронежское водохранилище, как и реки Ленинграда, одето в серый гранит, и где искать пляж – понять невозможно. Зато пристань прогулочных катеров видна довольно отчётливо. Не сговариваясь, направились туда, вознамерившись совершить лёгкую водную прогулку – этот вид развлечений для туляков всегда будет относиться к разряду экзотических.

Купив полуторалитровую бутылку газированной воды и два одноразовых стаканчика, мы шагнули на борт готового к отплытию теплохода. Места нашлись только боковые, на не защищённой от солнца корме. Прямо напротив, к радости охочего до воронежанок Стрельцова, расположились две девушки явно студенческого возраста. Одна, судя по внешности, коренная местная жительница, года на два постарше своей подруги, чьи предки, очевидно, к Петровскому указу никакого отношения не имели. Смерив нас критическим и отчасти брезгливым взглядом, обе с интересом уставились на нашу бутылку.

Тут следует напомнить, что 1992-ой был первым годом рыночной экономики, поэтому ценовой диспаритет встречался на каждом шагу. Например, стограммовая «рот-фронтовская» шоколадка тогда стоила дороже полкило сливочного масла, а являвшаяся новинкой пластиковая полторашка импортной воды, напичканной ароматизаторами и красителями и накачанной СО₂, обходилась покупателю так же, как две с половиной бутылки отечественного шампанского.

– Девчата, лимонада нехилого не хотите ли? – спросил Серёга, протягивая стакан шипучего напитка, испускавшего откровенно ненатуральный аромат дюшеса. Девушки испуганно покосились сначала на его нагловатую физиономию, затем на его мускулы, потом – на меня.

– Там! – та, что посимпатичнее, ткнула пальцем в сторону левого берега.

– Что – там? Ваш дом?

– Вон там, – жеманно отвернувшись, продолжила сладкоголосая воронежанка. – Там есть магазин, где продаются кепки. Знаете, что это такое, или гдé уж вам?

– Ах, сударыня, – схватив за локоть, я усадил обескураженного Серёгу на место. – Простите моего друга.

– Нет, ты слыхал? – тихо заговорил оскорблённый Стрельцов. – Кепки! Какая им разница, а? Ведь я ж только предложил попить!

– Каждый, Серёг, думает в меру… Сам знаешь. Не обижайся на них.

– Терпеть не могу мужиков, наряженных во что попало! – нарочито громко произнесла симпатичная, презрительно глядя будто сквозь нас. Обнажив стриженную «под ноль» голову и улыбнувшись в тридцать два зуба, Стрельцов галантно поклонился девушкам. Обеих передёрнуло. Я продолжил:

– Они ж себя считают эксклюзивным, штучным товаром, а про нас думают, что мы бомжи или зэки, только освободившиеся. Они ж не догадываются, что перед ними молодые перспективные учителя, к тому же – герои-путешественники.

Далее стóит подробнее описать этих «прынцесс». Девушка постарше, как и мы, вероятно, недавно отметила двадцатилетие. У неё натуральные светло-русые волосы до плеч, лучистые глаза, на фоне водоёма ставшие ещё синéе, прелестный прямой носик и весьма миленькие ямочки на щёчках. Рост её достигает отметки «175», а параметры, если судить на глазок, составляют «88-62-95». Внешне она напоминает Анастасию Ягужинскую из культового сериала и вполне может считаться красавицей, если б не ноги, в длине заметно уступающие туловищу – неудачно подобранные бриджи особенно подчёркивают это.

Вторая незнакомка казалась совсем юной. Её со вкусом осветлённые волосы, даже будучи заплетёнными в косу, запросто достигают поясницы. Классически зелёные глаза придают неповторимый шарм не шибко симпатичному горбоносому лицу. Взгляд же её оставался печальным, даже когда девушка улыбалась, будто какая-то давняя глубокая скорбь терзает легкоранимое сердечко. Таких обычно зовут Иринами или Светланами, но для себя я окрестил её Русалочкой. Ростом она на сантиметр не достаёт до отметки «170», зато там, где положено, у неё «60», а чуть ниже – «90», упакованные в джинсовые шортики. Правда, на месте верхних «90» едва достигается «75», и то – за счёт не по погоде плотного чёрного бюстгальтера, контрастно смотрящегося под обтягивающим бордовым топиком.

Судя по тону разговора, обе являются если не близкими подругами, то, по крайней мере, весьма давними знакомыми, встретившимися после долгой разлуки.

– Нет, – тихо продолжил Серёга. – Я только воды слегка предложил, а они?

– А как ты хотел? В этом возрасте девушкам свойственно кочевряжиться. Мы, типа, барышни антилигентныя, культурныя, в нивирситетах обучаемси, нам прынца подавай, а то ж мы в ентих жёнихах как в сорý роемси, мы сябе цену знаем и за дёшего не продаёмси… Очередная «королева молодого короля»!

– Сто баксов? – ухмыльнулся друг.

– Да куда там «сто»! Дай бог, тридцатник!

– Слова твои хороши, но очень уж смахивают на историю с лисой и виноградом.

– Говорю же: не бери в голову! Тем более, лисы – хищники, виноград не едят! Что ты, вообще, так запал на них? Ну, хочешь, я сейчас одну возьму и за борт слегка выброшу? А ты спасёшь. И мне для порядку малость в пятак накатишь. Вот и познакомитесь, – сдерживая смех, я хотел встать. – Тебе какую? Русалку или вторую?

– Сядь, изверг! – Серёгина улыбка перестала быть хмурой. – Лучше подумай, почему они такие сердитые?

– Тише, – взглядом я указал на девушек. Серёга меня не понял и нацелил взор на расположенный посреди водоёма жестяной памятник-кораблик, вокруг которого наш теплоход разворачивался, чтобы направиться обратно.

– При чём тут памятник? – друг спросил настолько громко, что девушки отвлеклись от беседы.

– Серёг, не ори! Тут не надо думать, они всё расскажут сами. Только ты слишком уж открыто не прислушивайся…

2.

– Ой, ну ты что! Что я, дура, шоль, в общаге жить? В этом бардаке? – откинув головку и слегка выкатив глазки, вопрошала Русалочка с долей истеричности в голосе. – Там такой беспредел! Нет, ну, не беспредел, конечно, но кобелей пьяных полно. Посмотрит – аж тошно становится! Нет, ну, не тошно, конечно, но противно.

– Ах, не говори! – в тон ответила Ягужинская, тоже, очевидно, опытная в данном вопросе. – Под таким взглядом чувствуешь себя будто обнажённой. Неприятно, бррр! Но чтобы съезжать из-за этого на квартиру…

– Если б только из-за этого! – негромкий русалочий голос дрогнул. – Мы с подружками такой кошмар пережили! Нет, ну, не кошмар, конечно, но не дай бог никому! Знаешь, когда среди ночи в дверь ломится огромный пьяный насильник в кованых сапогах – ты из института сбежишь, не то что с общаги! Он дверь чуть не высадил! Знаешь, как хрипел? Ой, лучше тебе не знать! – предавшись потайным воспоминаниям, девушка смахнула слезу.

– Да-да, помню, что-то такое слышала по осени. Только одного не пойму: откуда в вашей общаге огромные насильники? Там же задохлики одни гуманитарные! На зачислении – помнишь? – сама же мечтала в общаге спортфака поселиться! Ну, ладно, а Виталька твой что же? Не разобрался?

– Нет больше Витальки, – выдержав качаловскую паузу, ещё тише произнесла Русалочка. – Вообще, настоящих парней нет. Только сыночки маменькины.

– С ума сойти! – собеседница всплеснула руками. – Ты ж говорила, любишь его. Тебе ж так нравилось, как он поёт…

– Знаешь, как это больно – понять, что любила труса и слизняка? – побледневшая Русалочка с трудом скрывала предательскую дрожь в подбородке. – Это невыносимо! Снова пережить нож в спину! Нет, ну, не то, чтобы нож и в спину, но в итоге снова остаться одной! За что судьба так ударяет? – она наконец-таки всплакнула, правда, беззвучно. Глаза Ягужинской тоже заблестели. Разумеется, не от счастья.

– Прости, прости, – она обняла подругу. – Прости, что заставила вспоминать.

Вынув платочки, видимо, специально для того заготовленные, девушки начали бережно утирать слёзы друг другу. Данная сцена выглядела столь трогательно, что даже нам на пару секунд стало жаль незнакомок. Особенно – в момент причаливания, когда теплоход издал громкое «П-ф-ф-ф!», заставив барышень вздрогнуть и втянуть головы в плечи.

– Знаешь, я тогда как от шока оправилась – сразу Витальке всё рассказала. Искала поддержки, а это чмо… Нет, ну, не чмо, конечно, но этот слюнтяй сам… на квартиру… сбежал… Втихаря, представляешь? Втихаря бросил одну посреди такого кошмара!

И слёзы опять тихонько закапали.

3.

Сойдя на берег, мы неспешно двинулись вдоль водоёма в сторону Адмиралтейской площади. Опускавшееся солнце жарило немилосердно, но основная часть его энергии проходила вéрхом, прямиком попадая в окна белоснежных многоэтажек Левобережного района. Нехилая парилка, наверно, получается в тех квартирах!

Как ни жестоко это прозвучит, но от услышанного несколько минут назад теперь стало жутко смешно.

– Прикинь, Серёг, какие нешуточные страсти! – сказал я, цинично ухмыляясь.

– Да-а, мелодрамища неслабая. Шекспир отдыхает! Но что, это и вся история?

– Нет, конечно, не вся, но смотри, сколько трагизма, а? Сколько чувства! Хотя, сдаётся мне, девяносто процентов тут – не более чем бредни наивной дурочки. Нет, ну, не дурочки, конечно, но…

– Нý! – рассмеялся друг. – Лет-то всего ничего, а туда же: «снова пережить нож в спину», да «опять судьба ударяет…»! Ухохочешься! Будто вся спина уже исполосована! Нет, ну, не вся, конечно, но…

Дорога привела к летней кафешке. Свободных столиков не нашлось, поэтому Стрельцов подсел к одинокому поджарому очкарику «ботанического» вида, сочетавшему чтение какой-то толстенной книги с поглощением какого-то пенного напитка. Я принёс два полулитровых пластиковых стакана, до краёв наполненных прохладной золотистой жидкостью, гарантирующей нам райское наслаждение на ближайшие десять минут.

– Не помешаем? – я обратился к парню.

– Нет, садитесь, пожалуйста, – безразлично ответил он.

– Интересно, – проговорил Серёга, отхлёбывая. – Чем же это дело окончилось, неизвестно?

– Это-то как раз известно: съездом с общаги и посыланием какого-то Витальки, до сего дня вызывающим неслабое море слёз и соплей.

– Тогда с чего оно началось?

– А вот тут история растерянно замолкает.

– Что же делать? Как докопаться до первопричины?

– Как учил мудрый Сенека, если не знаешь, что делать, не делай ничего вовсе.

– Простите! – перебил очкарик, негодование переполняло всё его естество. – Так говорил Конфуций!

– Не обращай на нас внимания, – вежливо сказал я. – Это поговорка такая.

– А вы откуда? – поинтересовался незнакомец, ибо наш диалект явно отличался от местного.

– Студенты из Тулы, с пединститута, – ответил Серёга, вынимая студенческий билет.

– Коллеги? На югá направляетесь?

– Нет, просто путешествуем без особой цели.

– Студенческие байки слегка собираем, – зачем-то добавил Стрельцов.

– Ну, и как в Туле жизнь?

– Несла-або! – гордо изрёк Серёга. Я расшифровал его ответ, совершив краткий экскурс в историю нашего жития вместе с бытиём.

– Парни! – с пафосом, который обычно появляется после четвёртого стакана, воззвал Алексей, наш новый знакомый. – Вы представляете, в какое время нам выпало жить?

– Ну-у-у…

– Это потóм скажут про «эпоху демократического беспредела». А ведь эпоха-то – чудесная! Ну, вот вы, вы ещё пару лет назад смогли бы так путешествовать? Смогли бы вот так пиво пить? Вообще, разве раньше пиво так свободно продавалось?

– Пару лет назад без талонов вообще ничего не купили бы… – я вспомнил период, когда в месяц мне полагалось 600 г колбасы, десять яиц, килограмм сахара, по полкило макарон и крупы, а сливочного масла, как человеку, достигшему восемнадцати лет, не полагалось вовсе, зато водки причитался целый литр.

– А сейчас всего кругом полно, но дóрого, – продолжил Серёга.

– Как говорил твой Конфуций, не дай бог кому жить в эпоху радикальных перемен, – добавил я. – Что дальше будет – страшно представить.

– Во-от! Теперь главное – не лениться, работать, зарабатывать! Тогда и радость придёт, ибо, как говорил ваш Сенека, возненавидеть жизнь можно только вследствие апатии и лени. Нам же с вами выпадает возможность стать живыми свидетелями ИСТОРИИ! Истории нашей страны! Сами потом будете внукам рассказывать…

– Лёх, мы тебя понимаем, – виновато заговорил я. – Но ты не обижайся, наши мозги под такие категории не затёсаны. Мы не гуманитарии, мы – химики, люди конкретные.

– Да-да, извините. Значит, байками интересуетесь? – пафосный румянец сошёл с его лица, которое теперь не казалось столь уж «ботаническим». – Тогда слушайте.

4.

Алексей заговорил таким задушевным тоном, каким по радио читают сказки детям:

– Эта история приключилась давным-давно, в тот блаженный период, когда отпущенные цены резко взлетели вверх, зато понятия «талон» и «визитка» навсегда ушли в прошлое. В ларьках и магазинах появились первые признаки грядущего изобилия, но провинциальный обыватель ещё путал «сникерс» и «тампакс» – согласитесь, два отнюдь не тождественные предмета. Мы перешли на четвёртый курс. Мы – трое молодых людей: Иванов, Петров и ваш покорный слуга. Поскольку все прибыли из разных уголков нашей необъятной страны, то и проживали в общежитии. О! Это была классическая «совковая» общага, с двумя кухнями на этаж, со стенами и перекрытиями, судя по их звукоизолирующей способности, сделанными из картона. Кроме того, тут создался настоящий рай для таких домашних животных, как мыши, тараканы и комары. Последних, благодаря постоянно текущей в подвале канализации, здесь можно встретить в любое время года.

– Один в один наше общежитие! – перебил я. – Летом из-за них спать невозможно…

– Да. Ну так вот. Прямо над нами поселились три первокурсницы. Три барышни, чистые и невинные создания. Не синечулочные математички и не валютные интердевочки с инъяза, они обучались на филологическом. Там – сами, поди, знаете: что ни студентка – то Наташа Ростова, пáдающая в обморок от слова «пися».

– Да-а, – меланхолично вздохнул я, припомнив парочку знакомых филологинь. – Но Катюши Масловы и Сони Мармеладовы тоже попадаются…

– Ладно, ладно, ты прав. Но эти – исключительные, – Алексей мечтательно понизил голос. – Взгляд любой из них был особенно – непорочно! – обаятелен, а лица, в отличие от наших сверстниц, ещё не были столь потасканными. Одна зеленоглазая блондинка, с косой до талии, уж очень хороша…

Мне почему-то вспомнилась недавняя Русалочка, затем представились физиономии одногруппниц, и я по достоинству оценил мастерство Алексея – рассказчика.

– Мы хотели познакомиться с этими девушками поближе, вплоть до самых серьёзных отношений, но ничего не получалось: наши верхние соседки оказались невероятно зашуганными. Про таких говорят: «Боятся собственной тени». В одиночку они никогда не ходили, даже на кухню или, наоборот, по нужде. Очевидно, мамочка каждой из них, отдавая доченьку общаге на съедение, так напутствовала родненькую: «Смотри, милая, будь осторожна! Там ведь мальчики невоспитанные ходят, а ты ж у меня – ну такая красавица! А им, окаянным, только одного и надо. Сперва спросят, сколько времени, потом – нет ли спичек, потом – как тебя зовут… Так и получаются матери-одиночки и дети без отцов». Это, конечно, не более чем домыслы, но наяву даже такая невинная фраза, как «Привет, девчонки!», невзначай брошенная Петровым, была тут же расценена как попытка к изнасилованию.

– Может, это тоже лёгкие домыслы – о попытке изнасилования? – перебил Стрельцов.

– Возможно. Просто когда Петров поприветствовал их в коридоре, они резко развернулись и рванули назад, в свою комнату.

– Это ещё ни о чём не говорит, – сказал я.

– Это – не говорит. Зато вахтёрша говорит. Мол, что ж это вы, окаянные, к девчоночкам пристаёте? А сама ржёт в голос.

– Ну и как, оправдались?

– Вот ещё! Бабка та нас хорошо знает, мы – люди порядочные, дисциплинированные. Просто пришла сообщить, как прибежали на вахту две девчонки, бледные, запыхавшиеся; глазки навыкат, ручки дрожат. «Звоните, – говорят, – в милицию! К нам мужики пристают!». И – на нас с Петровым указывают.

– Да уж, мощные мужики! И что же потом? – я искренне удивился чужой недалёкости, забыв одну народную мудрость – насчёт размеров глаз у страха.

– А ничего. Посмеялись мы вместе с вахтёршей да и плюнули на этих дурочек. Единственный человек, кто был вхож к ним в комнату – какой-то их сокурсник, вероятно, чей-то бывший одноклассник или просто земляк. Малый развлекал девушек игрой на гитаре, делая это утром [перед первой парой, перед первой!!!], в большую перемену и, разумеется, вечером. Репертуар его состоял всего из одной песни – «Звезда по имени Солнце» покойного В. Цоя. Аккомпанировал юный певец на плохо настроенной дребезжащей гитаре, исполняя названный шлягер на трёх «блатных» аккордах, безо всякого понятия о ритме и тональности.

– Охренеть! – опять перебил я, живо представив описанную Алексеем картину. – Перед первой парой? Явная патология!

– Хорошо сказал! – собеседник протянул правую руку. Я охотно пожал её, чувствуя расположение к этому человеку. – В течение первых двух недель сентября мы, как истинные четверокурсники, не утруждали себя частым появлением ни в институте, ни в общаге. Зато к концу месяца арии того трубадура нас, мягко говоря, достали.

– Вы соль девчонкам в чайник сыпали?

– Ох, сыпали! И соль в чайник, и соду в суп. Всё без толку.

– А картошку дезодорантом брызгали?

– Это уж слишком. Хотя, надо учесть на будущее, – Лёха улыбнулся.

– Может, парню надо было просто начистить пятак? – спросил Серёга.

– За-ачем? – обиделся Алексей. – Мы – мирные люди. Мы всерьёз начали задумываться, чтобы душевно поговорить с парнишкой, помочь ему настроить гитару, подтянуть гриф, показать, на каких аккордах играется его любимая песня в оригинале, заодно помочь разучить и другие композиции группы «Кино». Никто из нас не являлся ярым фанатом означенного музыкального коллектива, но терпеть такое кощунство над памятью Виктора Робертовича сил более не было. Выяснили даже, что обитал тот менестрель через две комнаты от девушек. Проблема вскорости решилась сама собой. Наступил октябрь, вместе с ним – и наш профессиональный праздник. Для торжественного застолья мы купили литровую бутылку спирта «Ройал». Стóит отметить, что несмотря на большой общежитский стаж, ни один из нас не сделался алкоголиком, поэтому в плане потребления спиртных напитков всех в первую очередь интересовал сам процесс, а не конечный результат. Из одного литра 96%-ного спиритуóза наготовили самых разных ликёров, порою придумывая рецепты по ходу дела. Например, можно взять двадцать граммов карамелей-голышей – в дорыночный период они стоили девяносто копеек за кило, помните? – «дюшес» или «барбарис», растворить в предельно малом объёме кипящей воды, в полученный сироп добавить сто пятьдесят мэлэ спиртяги, потом дистиллированной водой довести объём до стандартной половины литра. Хотите – верьте, не хотите – не надо, но выходит отличный карамельный ликёр. Аналогично получили фруктово-ореховый [сделав сироп из сухофруктов и настояв его на толчёных кедровых орехах], бананово-апельсиновый [на корках] и сливочно-кофейный [из сгущённого молока и растворимого кофе].

– А мы в лаборатории органического синтеза самогонку нехилую гнали, – перебил гордый Стрельцов, но я жестом остановил друга: история захватывала всё больше.

– Помимо выпивки, приготовили разных закусок, а для пущего веселья я привёз баян.

– О! Так и я – баянист, – слегка польстив себе, перебиваю, протягивая руку Алексею. Он тоже охотно пожал её.

– Наше «соображение на троих» затянулось, – рассказчик продолжил. – Всем стало «хорошо», а ни один из ликёров не был выпит полностью, к тому же, стрелки показывали три часа ночи. Чтобы привести инструмент в исходное положение, я нажал клавишу спуска меха. «Ххха-а», – хрипло, как старый астматик, выдохнул баян. «Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Петров. – Что это?».  «Ничего. Просто спуск меха».  «А ну, вдохни!».  Нажав ту же клавишу, я раздвинул мех. «Хххы-ы-ы», – глубоко и довольно громко вздохнул баян. «Класс! Надевай его! Пошли наверх. А ты, – Петров обратился к Иванову, – тоже инстрýмент захвати. Ох, они у нас поспят сегодня!». Иванов из шкафа вынул железнодорожную кувалду с полутораметровой рукояткой, доставшуюся в наследство от прежних обитателей нашей комнаты. Едва ступив на третий этаж, я энергично «задышал» баяном. «Бум-м, бум-м», – Иванов стукнул кувалдой по полу в такт шагам. Бил он не сильно, но в ночной тишине удары гулко разносились по всему этажу. Пройдя три таких «шага» вправо, мы остановились. Я не прекращал «дышать». «Это – монстр, Фредди Крюгер в гости пожаловал», – шёпотом пояснил Петров, хотя мы и без него всё поняли. Постояв секунд двадцать, «монстр» сменил направление, двинувшись прямо к двери наших соседок. Звуки «шагов» звонко отражались окнами, а от жуткого «дыхания» баяна, многократно усиленного ночным эхом, у нас у самих побежали мурашки. «Двигай сильнее», – прошептал мне Петров, поравнявшись с комнатой №336. И тут же, повернувшись спиной, со всей дури замолотил в дверь пятками и кулаками. Отголоски его ударов, наверно, зафиксировали сейсмологи в ЮАР и Канаде. «Смотри, замок не вышиби», – шепчу в ответ, продолжая что есть силы водить мехом. Жалобно треща, хлипкая дверь выгибалась дугой, а старенький баян надсадно хрипел громким басом: «Ххы-ы – хха-а, ххы-ы – хха-а!».

Урывистый стрельцовский хохот вдруг перебил этот увлекательнейший рассказ. Смешинки из Серёгиной гортани выходили квантованно, большими блоками, словно упакованные телевизоры с конвейера завода «Сони». Очевидно, друг слишком точно представил услышанное. Мне, как человеку, действительно знающему звук спускаемого меха, не составило больших трудов рассмеяться ещё громче – до визга, до слёз, до колик в животе, до плавного сползания с покатого пластикового кресла на асфальт. Остановили лишь недовольные взгляды посетителей и персонала кафешки.

– Они в окно там не повыпрыгивали? – рыдая, спросил Серёга. Алексей внешне оставался совершенно бесстрастным, но внутренне, похоже, был глубоко доволен собою.

– На мгновение удары вместе с «дыханием» умолкли. Гробовая тишина царила в комнате несчастных девушек. Петров на всю общагу смачно выругался густым басом, чётко проговаривая каждую буковку. Смысл его фразы заключался в выражении досады из-за неоткрытой двери. Он задолбил с новой силой, я возобновил «дыхание». Секунд через двадцать уставший Петров тем же басом в трёхэтажных идиоматических выражениях сообщил о намерении прийти сюда завтра слегка пораньше, затем подал знак отходить. Иванов обозначил кувалдой несколько шагов «монстра», их звуки повторялись дребезжащими стёклами по всей общаге; я так и «дышал», пока мы не дошли до пятого этажа. Потом, конечно, пришлось максимально беззвучно спускаться к себе, на второй… Утром, специально встав в семь часов, с Петровым пошли на третий этаж. Якобы умываться. В умывальне, конечно, встретили наших горемычных соседок, двоих из трёх. Блондинка ожесточённо тёрла руки мылом, тупо уставившись на струю воды из крана, шатенка пыталась попасть зубной пастой из тюбика на щётку. Сильный тремор не давал ей сделать этого. «Привет, девчонки!», – бодро сказал Петров. Чуть присев, обе повернули бледные взоры столь резко, словно друг выстрелил из пушки. Блондиночка выронила мыло в раковину да так и не смогла подобрать – оно выскальзывало из её изящных ручек.

Снова наш заливистый хохот перебил рассказ Алексея, уже не в первый раз сконцентрировав на себе внимание окружающих. Время приближалось к 16:00, а мы ещё не предполагали, куда двинемся дальше, где будем ночевать. Но желание узнать финал увлекательной истории оказалось выше примитивных бытовых проблем. Стрельцов резвенько сгонял за второй порцией золотистого напитка, издавна игравшего немаловажную роль в деле сближения народов. Алексей продолжил:

– В течение последующей недели из общаги на квартиру съехали трое. Первым – что удивительно! – незадачливый музыкант. Затем – блондинка и шатенка. Третья девушка подселилась к пятикурсницам. Каких ужасов они наговорили своим ближним – для нас навсегда осталось загадкой. Бедненькие! Они так и не знают, что это был прикол! Жестокий, да. Но донимать нас одной сурово извращённой песней разве не жестоко?!

5.

Мне опять вспомнился печальный взгляд Русалочки. Возможно ли в реальности такое совпадение, чтоб байка Алексея стала продолжением истории девушек с теплохода? Пожалуй, да: слишком многие вещи состыковываются. Особенно хорошо она своего Витальку охарактеризовала – слизняк, чмо, слюнтяй… Еле выучил одну песню, а возомнил себя неизвестно кем. А при первой же опасности сам по-тихому слинял, обделавшись… Теперь мне действительно стало жаль Русалочку. Мы ж ещё смеялись над её слезами… И Алексей поначалу произвёл впечатление безнадёжного заучки… Вот ведь как часто субъективное впечатление, сперва претендующее на роль истины в последней инстанции, оказывается элементарной иллюзией, в дальнейшем претерпевающей ряд радикальных метаморфоз вследствие некоторых объективных причин [на нетрезвую голову можно изречь и не такое!].

– Не это ли, Серёг, и есть первопричина? – проговорил я.

– Что-что? – не понял Алексей.

Он не мог даже предположить, что наше представление о рассказанной истории оказалось несколько шире, чем положено. Но раскрывать перед ним карты не хотелось. Пусть всё остаётся, как есть.

– Нет, ничего. Это мы о своём, о тульском, – пояснил слегка окосевший Серёга, очевидно, угадавший мои мысли. – Теперь можно и в путь неслабый?

– Парни, может, вам ночевать негде? Айда в общагу! Мéста – полно, всем хватит.

– Спасибо, друг, – приняв приглашение, с неподдельным умилением ответили мы, но об этом – как-нибудь в другой раз.