Огромный аэропорт Бен Гурион был, как всегда, почти пуст. Тишина, прохлада, покой. Сотня пассажиров, растворившихся в огромном пространстве, и редкие фигурки людей с внимательными взглядами, а еще много воздуха и света – вот и всё.
  Семён кинул сумку за плечо и пошел на паспортный контроль. Итак, больше нет причин ездить в Россию, не к кому. Поговорили. Точнее, наговорили друг другу. Он пытался вспомнить – неужели в той большой стране так и не осталось ни одного близкого человека, но тут его грустную перекличку прервал чей-то низкий, но нервный голос:
- Паломник! Я есть паломник! 
   Похоже, израильский офицер не понимал мужика и тот повторял – то по слогам, то почему-то с грузинским акцентом:
-  Понымаешь, я есть пэлэмник!
  Офицер тоскливо оглядывался, но, похоже, его русскоговорящие коллеги куда-то опять провалились.
 - Holy land! – сказал в спину мужику Семён, он и сам был не силен в иврите.
  Офицер с облегчением лязгнул штемпелем по паспорту этому бедолаге и улыбнулся Семёну.
- Спасибо, друг! – с заминкой крикнул мужик, и Семён, не оборачиваясь, помахал ему рукой.
  На парковке, пустой, как утреннее футбольное поле, он снова увидел мужика, и на этот раз разглядел его повнимательней. Большой, светлый – не то блондинистый, не то поседевший не по годам,  с кудлатой бородой и, судя по упёртому в поясницу кулаку, ещё и с радикулитом.
  Семён сел в свою старенькую Хонду, тронулся, и мужик почти бросился ему под колёса.
- А это вы! – узнал и тут же обрадовался мужик. – Спасибо ещё раз! Что-то я растерялся на этом допросе. Догадываюсь, о чём он спрашивает, а все слова вылетели из головы.
- Бывает! – сказал Семён. – Вы здесь зря такси ловите, они стоят вон там, точнее, стояли. Сейчас уже все разъехались,  думаю.
- Что же делать… 
- А вам куда? – неожиданно для себя спросил Семён.  
- Я – по Святым местам!
- Я так и подумал. А точнее?
- Я точно и сам не знаю. Что смогу… Иерусалим, Назарет, Вифлеем…
- В каком отеле вы забронировали себе номер?
- Ну, это дорого – в отеле. Я как-то так… как русские странники, пешочком, где-нибудь под деревом прикорну. А на гору Фавор, как в старину, на коленях поднимусь.
- Даже так? С вашим-то радикулитом?
- Это вы верно заметили! – засмеялся мужик. – Есть грех, сорвал спину. Да это неважно, потреплю. Господь исцелит.
  И мужик, улыбнувшись светло и просто, еще раз кивнул Семёну и пошагал вдоль дороги.
- Садитесь! – сказал сердито Семён, догнав на первой скорости бедолагу. – А знаете, я вас покатаю. Таки да! И расскажу, и покажу! А вы взамен будете честно отвечать на все мои вопросы. И ещё. Я вас попрошу потом о чём-нибудь. И вы выполните ту просьбу.
  
   Фёдор внимательно посмотрел на него, усмехнулся. Семён удивился и заглянул в треснувшее автомобильное зеркало:  толстое, потное лицо, большой еврейский нос, губы навыверт. Таких здесь много. И чего тут смешного?
- Ну, так что? – спросил он мужика. – Согласны?
- Так мы врать-то не привыкли! – удивился мужик. – Только денег у меня мало. Почти пятьдесят этих… евриков. С мелочью.
- Ну, еврики, так еврики, потом разберемся. Садитесь. Как вас зовут?
- Фёдор. Из города Валдая, там колокольчики у нас знатные делают. Ну, да вы, наверное, знаете.

   Семён пожал плечами, и они поехали, покатили по пустой автостраде. А мужик и не спрашивал, куда это они так быстро летят, просто смотрел по сторонам и улыбался, вытирал пот со лба.
- В марте в Израиле уже припекает, самум – ветер из африканских пустынь. Он вместе с жарой приносит песчаную взвесь, иногда всё небо становится оранжевым, - сказал, чтобы разбавить молчание, Семён. 
- Как в той детской песне: оранжевая мама, оранжевый верблюд? – пошутил Фёдор.
- Типа того. Маршрут выбираю я. Это условие первое.
- Да, спасибо… - как-то машинально ответил Фёдор, глядя на нежно-зелёные, ещё не сожженные солнцем поля,  на лохматые пальмы, на красненький двухэтажный поезд в семь вагончиков, похожий на новую игрушку, что бежал в том же направлении.
-  Давай на «ты». Ты спрашивай, Федя, если что-то интересное увидишь. Я-то буду много спрашивать.
- Почему ты со мной возишься? – прямо спросил Фёдор.
- Тебя это удивляет? Почему?
- Ну… принято считать, что люди вашей национальности…
- Понятно. Считается, что жиды без выгоды ничего не делают?

  Фёдор посмотрел  на его напрягшееся лицо и сказал:
- Я хотел употребить слово «евреи».
- Уже хорошо. А ты слышал такое слово «мицва»? – снова начал задираться израильтянин.
- Что это или кто это? - искренне заинтересовался Фёдор. – Что-то знакомое. Лепёшка такая?
- Мицва, это когда просто делают доброе дело без всякой выгоды. У вас даже такого понятия нет! 
- Нет! – легко согласился Фёдор и даже весело почесал свою русую кудлатую бороду. – Мы просто делаем добрые дела и не объявляем с выходом из-за печки: мицва! Исполняется Семёном Кацманом! Извини, не знаю твоей фамилии, просто всплыло в памяти из какой-то песенки.
- Ладно, сработаемся! – засмеялся Семён.
    Радиоприемник, что бормотал что-то неразборчивое, вдруг заговорил по-русски:
- А теперь прогноз погоды. Завтра будет чуть-чуть теплее! – И снова заиграла музыка.
- Весело тут у вас! – признался Фёдор. – И, правда, кому нужны эти градусы. Чуть-чуть теплее… Смешно. Ну и жара тут у вас!

    Через час они подъехали к какому-то заведению. На улице стояли столики, на деревьях висели огромные зеленые апельсины, десятка два машин теснились на парковке. Птички-колибри, трепеща крылышками,  пили нектар прямо из крупных цветов, дикие маки цвели на обочине, орлы устроили хоровод в горячем небе, а запахи… сладкое, пряное, летнее… Земля обетованная!
  - Это кибуц, что-то вроде еврейской коммуны, - пояснил Семён. – Ты будешь смеяться, но после выступления Хрущёва на Двадцатом съезде по теме сталинских репрессий, эти кибуцы разделились на ленинские и сталинские. Вражда – что ты! Только недавно здороваться начали. Пойдем пиво пробовать.
- Да мне бы любого, в горле пересохло.
- Нет, здесь так не принято – любого. Ребята варят семь сортов замечательного пива. Пока все не попробуешь, не выберешь – не продадут.
- Так что там – бесплатно пробуют?
- А то!
  Пиво было не просто вкусным – обалденным. И такое разное… На травах и мёде, темное и светлое, горькое и сладковатое. Парень за стойкой наливал по стаканчику каждого, радовался, что людям нравится. Рядом, уже напробовавшись, веселилась компания панков с войлочными дрэдами.
- Какое пиво выбрал? – спросил Семён.
- Всё вкусное, - признался Фёдор.
- Нет, так не пойдет. Давай, по второму разу пробовать будем.
- Да ладно! Давай ирландского! Пойдем только в тень.
- Жарко?  - засмеялся Семён.
- Жуть! Улетал – у нас минус пять было, а тут…
- Около тридцати. Это хамсин, я говорил. Включить васган?
- Что? – не понял Фёдор.
- Васган. Кондиционер.
- Нет, потерплю. Он бензина много жрет. Ты же для себя не включаешь.
- Ладно. Ты мацу будешь?
- Мацу-у?.. Мацу буду!

    Взяли по кружке пивка, Семён сделал заказ, седой араб что-то крикнул в ответ.
- Вот жулик! – засмеялся Семён. - Он сказал: «Сделать, как я люблю?»
- Ясно. Сейчас он нам натолкает все, что найдет на своей кухне!
- Будет вкусно. Ну, чуть-чуть подороже. Но шутка того стоит.

  Арабский мальчик принес питу, салфетки, приправы.
- Я все спросить хотел – почему через РПЦ не поехал? Там же у вас есть паломнические миссии? – спросил Семён.
- Там дорого, не походить, не подумать спокойно, всё бегом. Иерусалим – он такой, или был в твоей жизни или нет, не повезло. С ним разговаривать надо.
- Я тебе мешать не буду.
- Спасибо.

   А потом, как-то сразу, они приехали в Назарет. Фёдор даже ахнул, заволновался, начал крутить головой. А потом в растерянности посмотрел на Семёна. Город оказался арабским, грязноватым, шумным. 
   Они поставили машину на парковку, пошли пешком. С минаретов через мощные динамики зазывали в мечети муллы, уличный музыкант, что тут же торговал по совместительству  клетчатыми платками «арафатками», услышал русскую речь и сразу заиграл: «Расцветали яблони и груши»… даже запел. Жизнь кипела. У входа в храм, там, где Мария впервые увидела ангела, галдели арабы, пытались всучить паломникам грязные бутылки, чтобы они так же, как Пречистая, набрали воды из источника.
   Зашли в прохладный храм, Фёдор долго молился, Семён посмотрел иконы, сделал пару снимков, сходил на площадь и выпил кружку свежевыжатого сока, потом вернулся в храм и поболтал со служкой, который так же торговал бутылками, только чистыми и с фирменными этикетками. 
  Потом сходили в базилику Благовещения, храм, который начинали строить еще в Четвертом веке при Константине, он достраивался, перестраивался разрушался сарацинами и наконец встал в современном виде уже в наше время. 
  Фёдору этот храм не понравился – место святое, намоленное, а посмотришь - большая домина, в два этажа, а где клирос, где алтарь, где амвон – и не поймешь. Стены как при недострое – в грубом цементе, а Дева Мария – на все лады, у китайцев в кимоно узкоглазая, у мексиканских христиан – в сомбреро. Срамота. 
- Ну как? – спросил Семён. – Впечатлило?
- Да не очень, - признался Фёдор. – Хоть бы стенки оштукатурили.
- Архитектурный брутализм называется…
- Ботулизм? – не расслышал Фёдор. - Так от него отравиться можно. У греков сейчас молился, светло душе было.
- Ладно, пошли в лавку, хочу подарок тебе сделать по случаю посещения первых святынь.

  По дороге в лавку Семён показал на зачуханное трехэтажное здание, панельное, как «хрущёвки» в России:
- А вот здесь ЦК компартии Израиля.
   Фёдор пригляделся – точно, на стенах звезды намалеваны, серп с молотом, Че Гевара, Ленин.
- А я думал – пацаны шалят, у нас они тоже все стенки расписали. Слушай, а что тут бывает, когда Первомай с Пасхой совпадают?
- Да без проблем. На Пасху крестный ход ночью, а на Первомай демонстрация днем. А было бы забавно – православные с иконами, коммуняки – со знаменами. Вавилон! А вот и лавка с церковной атрибутикой. Заходи!
  Это была не лавка, скорее стильный религиозный бутик. Там угощали бесплатно вином, там сверкали драгоценными каменьями кресты и ладанки, рядом звезды Давида,  чётки и статуэтки, иконы старинного письма и новоделы, живопись на религиозную тему. Даже ржавый наконечник римского копья лежал на витрине, вроде как именно им в бок Христу на кресте ткнули, а потом в эту лавку принесли.  Семён подошёл к кассе, что-то купил.
- Вот, это иерусалимский крест. Держи. Это серебряшка.
- Я видел такие кресты в кино. На щитах рыцарей, - сказал Фёдор, тетёшкая крестик на ладони.
- Это крест паломников. Рыцари тоже были паломниками. Его нужно носить поверх своего нательного крестика, можно вообще поверх одежды.
- Наши-то таких крестиков не признают.
- Они много чего не признают. Здесь вот, в Назарете, в базилике Благовещения среди ликов Богородицы почему нет русской иконы?
- Там же есть Казанской Божьей Матери! Я сам видел!
- Это греческая икона. И в Храме Гроба Господня нет русской территории! Есть армянская, коптская, греческая, католическая, сирийская и даже эфиопская.  А русской нет. А почему? Гордыня. Мы, мол, свой Иерусалим построим. И построили. Под Москвой. А он один, Иерусалим! Но ты молодец – приехал в настоящий Иерусалим, пешком готов был пройти.
- И пройду! – упрямо сказал Фёдор.
- Верю. Тогда надевай иерусалимский крест, заслужил. Там, в Иерусалиме, ты сможешь положить этот крест на микву и освятить. Сам. Без священника.
   Фёдор снял со своей красной, навсегда загоревшей шеи простой медный крестик на прочном гайтане, снял с трудом, видимо, давно этого не делал – и в храм, и в срам с этим крестом ходил.
- Не развяжешь узелок-то, давай я тебе цепочку куплю, - предложил Семён.
- Не надо. У нас говорят: чего ты Христа на цепь посадил? Тебе что, мало что его к кресту приколотили?
   Он развязал зубами гайтан, повесил иерусалимский крест.
- Для паломника это – все равно, что для солдата орден. 
- Спасибо! – улыбнулся Фёдор. – Только я еще мало прошел, мало увидел, мало что понял.
- Зато со светлой душой и муками телесными. Болит спина-то?
- Болит.  
- Сейчас поедем домой, я здесь недалеко живу. Впрочем, здесь все рядом. Поедим, помоемся, отдохнем. Завтра с утра в Иерусалим!
- Спасибо.
- Ты подожди меня здесь, я подъеду со стоянки через пять минут.

   Фёдор, оставшись без нового приятеля, оглянулся по сторонам. Прошла мимо высокая стройная монашка – красивая, она что-то весело болтала по телефону. Пробежала стайка арабских детей с рюкзачками, похоже, тоже на экскурсию приехали. Дети как дети – мальчишки шкодливые, а у девчонок поверх хиджабов бейсболки надеты. Незаметно подкрался старый араб:
- Рюсски? Рюсски карашо, Америка – тьфу! Купи арафатку!
- Да не надо мне! – удавился Фёдор.
- На, даром возьми!
- Зачем она мне? – удивился Фёдор и взял.
- Теперь давай десять евро!
- Да иди ты! – Еле отбился.

  Подъехал Семён. Фёдор, морщась, влез в тесную машину. Поехали. Опять увидели дом с коммунистическими граффити.
- Я вот все понять не могу – почему у вас Сталина никак не отметили, - продолжил разговор Фёдор.
- А за что?
- Ну, вот в Финляндии чтут Ленина, он им страну назад отдал, любят Александра Второго, он им чуть автономию дал,  Конституцию сохранил. В Болгарии чтут Александра Третьего, в Софии огромный памятник рядом с кафедральным собором. Царю-освободителю. Сам царь на коне, а вокруг – сподвижники. 
- А Сталин?
- А Сталин настоял, чтобы у евреев была своя страна. Он вас, как нацию, спас.
- А что такое нация?
- Известно что – язык, культура и общая территория проживания. 
- Понимаешь, Ленин, конечно, прав. Язык, культура и общая территория проживания. Только евреи – особая нация. Языки разные, где живут – на тех языках и говорят, культура – тоже, а территория – ее не было постоянной очень долго. Сталин, конечно, молодец, но он не столько о евреях радел, сколько их из Союза выселить хотел. Финляндия, Болгария… Это всё молодые страны. И что такое Сталин для Израиля - с его-то историей в несколько тысяч лет? Сталин… Израиль – это дом, где живет бог! И я тебе это докажу.
-  А я-то думал, что бог живет везде. В душах людей. Впрочем… Ну докажи, если сможешь! – усмехнулся Фёдор. 

   И они поехали, понеслись вниз. По горному серпантину, от Назарета, что стоял, как и положено дому Бога, на вершине горы. Они спускались в зелёную долину, над которой, по преданию, должны сойтись в последней битве силы Добра и Зла. Армагеддон. Это по-гречески. На иврите просто: Магеддон.
  Внезапно Семён притормозил, прижался к небольшой смотровой площадке.
- Пошли! – И они пошли по узкому уступу, добрались до обрыва.
- Что это? – спросил Фёдор.
- Скала Большого прыжка.

  Ветерок натягивал от долины пряные запахи, облака лениво клубились, и в каждом из них виделись то крылья ангелов, то чьи-то рыла.
- Я слышал эту легенду, - сказал Фёдор. 
- Это не легенда, это есть у Марка: «… вывели Его за пределы города, и привели на обрыв высокой горы, не которой был расположен город, чтобы сбросить его вниз».
- Это здесь было?
- Да.
- И что?
- Он, как пишет Марк, «прошёл сквозь них». Не прыгнул и уцелел, не взлетел как птица, а прошёл сквозь них.
- Ну, начинается извечное еврейское: этот Христос был наш-таки парень, только из соседней деревни, - усмехнулся Фёдор. 
- А почему он не прыгнул? Прыгнул бы и все бы поверили! – наседал Семён.
- Смешно. Он был Богом, а не фокусником. Когда надо было – воскрешал, ходил по водам, а когда видел, что и это не убедит разъярённых земляков, то просто прошел через толпу. Кстати, вот это сделать совсем не просто, вот так, не применяя спецсредств, пройти сквозь толпу. Уж я-то знаю.
- Ну, почему он не прыгнул?
- Хочешь, я прыгну? Если прыгну, ты поверишь? – как-то очень просто спросил Фёдор.
- Не болтай глупос… - начал было Семён, а Фёдор ловко перешагнул ограждение, вытянулся в струнку и просто качнулся вперёд, туда, где под ногами лениво плавали три орла.
- Чёрт!!– крикнул Семён, поймав приятеля за шиворот. – Ладно! ОК! Я верю, верю, твою же мать… Придурок! Поехали домой.
  Всю дорогу Семён злился, его трясло, он что-то бормотал на иврите, впрочем, всё было ясно и без перевода. Фёдор сидел повеселевший, поглядывал по сторонам:  ухоженные поля, красивые подпорные стенки воль дороги, прорубленной в ущелье, верблюды и огромные туристические  автобусы, припаркованные рядом с кибитками бедуинов.
- Нашкодил и радуешься? – не выдержал Семён. 
- Нет, просто спину отпустило. Вообще нет боли. 
- Думаешь, это Он тебя исцелил за попытку суицида? Это же грех у вас!
- Станет Он на мелочи отвлекаться. А у вас самоубийство – не грех? – спросил с интересом Фёдор.
- У нас это, как всегда, сложный вопрос. Мы единственная страна в мире, которая требует от наших солдат, попавших в плен, выдавать военную тайну, сохраняя тем самым жизнь. С другой стороны, мы чтим героев Масады, которые убили друг друга, убили женщин и детей, чтобы не сдаться римлянам,  не попасть в рабство. По-сути, это было коллективное самоубийство.
- Любой бой, когда противник сильнее тебя в несколько раз – это, по-сути, самоубийство. Или геройство. Кому как нравится, - вздохнул Фёдор.
  Остановились на заправке уже затемно. За сеткой, огораживающей дорогу, выли шакалы – самозабвенно и отрешенно. Фёдор вышел из машины – размяться. Рядом с парковкой стоял вагончик, как в России - для строителей, на три таджико-места, но только со Звездой Давида. Дверь открылась, из вагончика вышел еврей весь в белом и с какой-то коробочкой на голове, спросил что-то, Фёдор кивнул машинально, он жестом пригласил во внутрь. Фёдор улыбнулся и пошёл.
  - Эй-эй,  нам ехать пора! – сказал ему в спину подошедший Семён. – Потом исповедуешься.
- А что это? 
- Ты не понял? Это передвижная синагога. Для тех, кому в дороге приспичило не только в сортир, но и помолиться.

  Они подъехали к дому Семёна уже заполночь. Домик, точнее половина дома (за каменным забором жили арабы) был небольшой, но уютный. На первом, проходном, этаже была кухня, она же и гостиная, на втором – просторная спальня и душ. Семён запустил гостя под душ – смыть усталость, постоять под прохладной водой, давая остыть телу после этой внезапной, немыслимой для марта жары.
  Потом, блаженно жмурясь после прохладной воды, Фёдор осмотрелся. Дом был расписан местными сюжетами – старый еврей играет на скрипочке, женщина с рыжими кудрями грустит над разрезанным алым арбузом и, конечно же, Иерусалим – вечный город из белого, слегка розоватого камня.
- Уютно у тебя, - сказал Фёдор, осторожно трогая мазки краски.
- Ещё не всё сделано! – отозвался хозяин. – Надо ещё бомбоубежище строить, персональное. Всех обязывают.
- Как? Где? Зачем?
- Или укреплять одну из комнат, или копать бомбоубежище… Арматура, бетон на полметра толщиной… Не потяну! Дорого… Ладно, господь защитит, как ты говоришь…
- Я так понял, что особенно в Бога-то и не веришь…
- Это, смотря во что верить! – засмеялся Семён. – Если в силу господню, то верю – иногда как врежет, что все или потонут кроме одного Ноя с сыновьями и целым зоопарком, или провалятся в тартарары целым городом. А в защиту, в справедливость его – нет, не верю. То друга заберет, то любимую женщину раньше времени… К тому же все священники больше в твой карман смотрят, чем в душу.
- Я про веру тебе говорю, а не про религию! – поднял указательный палец Фёдор.
- Ладно, еще поговорим, будет время. Садись, я вина налил.
 Сели, звякнули бокалами: 
- Ну, за вечный город Иерусалим!
- За Иерусалим, храни его Бог!
- Ммм… какое вино! – удивился Фёдор.
- А ты думал, мы здесь уксус пьём? Почему такое удивление?
- Ну, как-то принято считать, что лучшие вина во Франции, Испании, в Грузии, наконец…
- Можно подумать, что ваш Христос в Тбилиси воду в вино превращал. Все перечисленные тобой страны  во времена Христа в лучшем случае мёды пили, а чаще - просто вонючую брагу. Они лет триста назад как вино-то делать научились. И всего двести лет прошло, как их мыться заставили… Причем, вино и гигиена порою сочетались: одного французского короля, чтобы не умер от грязи, напоили до бесчувствия, а потом раз в жизни помыли.
- Ну, давай за дружбу между религиями! – сказал тост Фёдор.
- Давай! Рыба вот здесь закусывай. Кстати, та самая, которую апостол Петр ловил. А Христос еще ему полные сети нагнал. Как пошёл пешком по водам, так и нагнал.
- Это разные эпизоды. Не богохульствуй, сатана!
- Ха! – сказал довольный Семён. -  Я тебя ещё в бахайские сады под Хайфой свожу. Будет о чём подумать.
- Нет, лучше по христианским местам. Видел я эти сады по телевизору. Красиво, но души там нет.
- Ну, на тебя не угодишь, братец! Что не так?  Сама идея? Объединить все религии, чтобы не было братоубийственных войн, религиозной резни! А? Мир-дружба-жвачка!
- Просто ребята решили… возглавить процесс. Придумали идею, насажали красивых деревьев. Деревья не возражают. Не они первые, не они последние, - сказал Фёдор.
- А кто ещё?
- Я как-то был в музее Рерихов. Там лестница на второй этаж, а стенка расписана. Поднимаешься… Египетская религия, греки, римляне, Христос, а чуть повыше – Рерих. Ага, вот так, через запятую, - засмеялся Фёдор.
- И придут лжепророки…
- Да ладно, я уже говорил, что у вас, в Израиле, Христа воспринимают, как парня из соседней деревни. Хороший фокусник, экстрасенс, гипнотизёр…
- Врач! – не согласился Семён.
-… или ещё хуже – пришелец, гуманоид. Или землянин, но из Будущего! Век этак Тридцатый. 
- от Рождества Христова… - засмеялся Семён.
- Самому смешно.
- Нет, а на самом деле? Все знают – где он родился, кто были его родители, сёстры, братья… - сказал раздраженно Семён. 
- Ты знаешь, если бы Он не был Богом, ему бы всё равно не поверили. Ходил по водам? А кто это видел? Враньё! Воскресил Лазаря? Совпадение, Лазарь сам ожил! Воду в вино превратил? Да там все уже пьяненькие были, не заметили, как он из кувшина хорошего вина подлил!
- Так что же заставило людей поверить? Кроме самой философии мира, добра, прощения? Что? Кто? – восстал над столом Семён – большой, лохматый, потный.
- Вы.
- Кто это - мы?!
- Вы, евреи.
- Объясни! 
- Не будь в Ветхом Завете столь подробного описания рождения, жизни и смерти Христа, его вера не продержалась бы две тысячи лет. Она умерла бы вместе с последним апостолом. А что? Христа не стало, Второе пришествие всё откладывается, чудес всё меньше… Но вы сами предсказали всю его жизнь, подробности смерти и воскресения.
- Ну, допустим… И Звезда, и рождение, и избиение младенцев…- начал соображать Семён. -  Ты знаешь, в этом есть что-то. Можно подгадать под какое-нибудь предсказанное событие, но всё то, что было предсказано пророками… особенно трудно заказать удар копьем, особенно если ты уже умер на кресте.

   Они помолчали, глядя в открытое окно – крупные, гранёные алмазной гранью звезды перемигивались совсем рядом.

- Завтра поедем в Иерусалим?
- Да, только завернем в одно место. Хочу показать тебе дом. Очень старый дом.

   Утром они выехали рано, но солнце уже пекло немилосердно. А потом еще Семён свернул с широкой трассы, скорость упала, стало совсем невтерпёж. Наконец, остановились. Вокруг была пустыня. Ущелье отсекало дорогу. Приехали бы они сюда ночью, была бы полная гармония – миллиард камней под ногами и миллиард звезд над головой. И такой же провал, такое же мерцающее ущелье в небесах – Млечный путь.
  Впрочем, за грудой камней были видны руины древнего дома. 
- Пойдем, здесь спуститься можно, - сказал Фёдор. 
  По стёртым за века ступеням они спустились вниз. Под домом была огромная пещера, которую люди выбили, выгрызли в камне. Какие-то ячейки, как огромные пчелиные соты, были видны в сенах пещеры. 
- Что это? – спросил Фёдор.
- Просто дом. Но смотри, как всё толково сделано! Там, наверху, по системе желобов собирается вода, стекает сюда, здесь, под домом, был огромный резервуар. Вот, видишь, как будто пропилили камень – это известняк протерли веревками, когда воду вёдрами или каким-нибудь бадьями вытаскивали.
- А это что за… отверстия?
- Это люди сделали. Для птиц. Птицы рядом с водой гнездилиь. Значит, можно было брать яйца, птичье мясо. Просто спускаться вниз и брать.
- Наверное, место было очень важное. Караваны какие-нибудь шли… Что-то вроде древней таможни, что люди вынуждены были жить здесь. Точнее, выживать…
- Нет, Фёдор. Караваны шли севернее, километров пятьдесят отсюда. 
- А зачем здесь жили?
- А зачем человек вообще живёт? Чтобы жить? Для продолжения рода?
- Чтобы не грешить! – сказал Фёдор.
- Верно. То есть, для Бога. А сам Бог живет здесь. И как бы тяжело здесь не было пустыня, жара, тут жить необходимо, ибо Он может явить себя в любую минуту.
- Он может явить себя везде, - сказал упрямо Фёдор.
- Может. Но чаще он это делает здесь. Ладно, поехали!
 
И они поехали в Иерусалим. Было видно, как Фёдор волнуется, что-то шепчет, улыбается, вздыхает прерывистым, рваным дыханием. Семён попробовал настроиться на такую же волну – да я вас умоляю! – жара, спина опять вся мокрая до задницы.
  Издали Вечный город казался ослепительно белым. Подъехали ближе – светло-бежевый, с розовым оттенком, словно капельку крови добавили, вот такой он - иерусалимский камень. Семён долго рулил, петлял по кривым и узким улочкам, построенным, похоже, еще крестоносцами.
- Где мы? – спросил Фёдор.
- На Масленичной горе, - просто сказал Семён.
- Это где Гефсиманский сад? – ахнул Фёдор.
- Да, он чуть ниже. А вот здесь, через ворота видно, часовенка. Это место, где уснули его апостолы. А вот этот обломок колонны – так отмечено место, где Иуда поцеловал Христа. Предал! Или выполнил его приказ, есть разные мнения.

  Гефсиманский сад оказался маленьким, как дачные шесть соток в России, зато мощные, закрученные за столетия стволами оливы, были потрясающими живыми существами. В жилистых переплетениях древесной плоти можно было увидеть руки, воздетые к небесам, лица, скорбящие и гневные, спины, согбенные и усталые.
- Господи… да они же совсем… невысокие! – судорожно выдохнул Фёдор.
- Нет, конечно. А почему они должны быть огромными? Это же не баобабы!
- Нет, но… картины! Помнишь, у Николая Ге? Огромные деревья, ночь, ветер…
- Просто он не был на Святой Земле. Это еще что! Когда на Руси первые богомазы начали писать иконы, где Христос входит в Иерусалим, совсем смешно получалось.
- А что там было смешного?
- Думаю, из них никто не видел живого осла, особенно валаамские монахи, так они рисовали маленькую лошадь с головой собаки, - усмехнулся Семён.
- Забавно! – ответил, думая о своем, его новый приятель.
   Фёдор смотрел вокруг совершенно счастливыми глазами, и Семён даже на секунду позавидовал этому кудлатому мужику.
  Потом поехали на Храмовую гору. Древние камни, высокие стены… Котёл, где варились все цивилизации, главные религии, мировая история. Место проклятое и благословенное.

- К Храму Гроба Господня можно пройти быстро, а можно… по Via Delarosa, - сказал Семён.
- Это… по Крёстному пути?
- Да. Со всеми станциями. Ты как себя чувствуешь, Федя?
- Как и положено паломнику – физические страдания, спина-то болит, и душевный восторг, все одновременно.
- Ладно, пошли!

   Обычно реки текут под уклон, эта же человеческая река уже двадцать веков текла вверх, к Голгофе. По берегам её галдел рынок, вселенский базар, где можно было купить всё – от сладких орешков до мощей святого.
  Фёдор, вцепившись скрюченными  пальцами в поясницу, шёл, не останавливаясь. Лишь однажды, на одной из станций, где, по преданию, Христос, изнемогая, прислонился правой рукой в стене, Фёдор тоже решил передохнуть. Он постоял, глядя, как разные народы прикладывают свои руки к отпечатку Его ладони, примерился… Выходило, что Его развернуло под тяжестью креста и, стоя спиной к Голгофе, Он оперся о стену. Или… Нет, по-другому не получится! Фёдор примерился, приложил ладонь – след на камне, выдавленный миллионами прикосновений, был чуть больше, чем рука обычного человека, но такой же тёплый, не просто накалённым солнцем, а тёплый живым, не нагретым теплом.

  Так они дошли до главного храма. Во Храме Гроба Господня было прохладно. Они вошли, и сразу – вот она, плита! Та самая, на которой омывали тело Иисуса. Фёдор обернулся, взглянул вопросительно. Семён кивнул: да, здесь, но сюда вернёмся позднее.
  По крутой лестнице (в тридцать три ступени, подумал Фёдор) они поднялись в Храм Голгофы. Беззвучно горели свечи и тлели лампады, блуждали сами по себе блики по золоту икон, сгустившийся живой воздух был намагничен какой-то силой, дающей ощущение счастья, а счастье было от осознания чего-то важного, самого главного, вечного, ещё не понятого до конца.
   Люди молились. Старый китаец читал свои иероглифы с экрана планшета, молодая монашка с тонким и наивным лицом стояла неподвижно на коленях, какой-то старик сидел на каменной скамье и тихо плакал – не то от предчувствия смерти, не то от появившейся надежды на жизнь вечную и правильную.
  Но основная масса людей протекала мимо. Люди тормозили на несколько секунд, глядя, как очередной экскурсант совал руку в отверстие, оставшееся от креста, потом и сами делали ту же манипуляцию.
   Фёдор тоже встал на колени, уронил голову на грудь, долго стоял, что-то шептал, объясняя… Потом он с трудом, морщась от боли, встал, потёр своё застывшее в каком-то покорном выражении лицо, вздохнул и пошёл к лестнице, ведущей вниз.
  Они выстояли огромную очередь ко Гробу Господнему, стянутыми после землетрясения железными полосами. Молодой монах подгонял, хлопая ладонью по стенке этой погребальной пещеры, кувуклии. Всё было быстро, как в Мавзолее, Фёдор не успел ничего рассмотреть, понять, прочувствовать, он начал озираться, но выходящий народ напирал, пришлось уйти.
- Тут ещё есть Храм Черепа, Пуп Земли. Посмотрим? Там русские паникадила висят, огромные такие люстры бронзовые, - сказал виновато Семён.
- А больше здесь ничего русского нет? – спросил устало Фёдор.
- Нет. Вы же свой Новый Иерусалим построили… впрочем, я это говорил.  В Крестовых походах не участвовали…
- Греки, сирийцы, эфиопы… и кто там ещё владеет своей частью храма?
- Армяне.
- Да, армяне. Они что, тоже здесь воевали и строили?
- Не знаю, Фёдор, так сложилось.
- Пойдем ещё раз к плите, где омывали Христа, -  попросил Фёдор.
- Пойдем. Тем более что мимо её не пройдёшь, она на входе. 

  Потом они снова вышли к этому месту, к Плите, Камню миропомазания. Туда, где лежал Он, а рядом, онемев от горя, стояла Мария.
   Фёдор, стараясь не морщится от выкручивающей боли в спине, встал на колени, наклонив седеющую голову, снял цепочку с крестами, православным и иерусалимским, ладонью прижал их к светло-розовому мрамору. А потом потянулся губами к этому камню, отполированному миллиардом таких же сухих губ. Он почти дотянулся до Камня, но вдруг завалился на бок, толкнув при этом сухонькую старушку с клетчатой сумкой. Семён увидел, как из-под головы приятеля медленно поползла блестящая красная змейка, и только через долгую секунду он понял, что это кровь. 

- Фёдор?!  – наклонился над ним Семён.

  И в эту секунду, лицо в лицо, над ними согнулась старая черная женщина в огромных зеркальных очках. Семён увидел в них свое толстое и потное лицо - старое уже, с обвисшими щеками, отшатнулся, озираясь по сторонам. Но люди были спокойны, крестились на покойника, кивали спокойно и понимающе.  И вдруг в толпе паломников он увидел странного человека: выгнувшись в пояснице, он ковылял на каких-то странных ногах – длинных и нелепых. Почему-то в голове зазвенела дурацкая детская песенка про кузнечика… в траве сидел кузнечик… коленками назад… или это разные песни… кто эти люди? Они могут войти в этот главный храм? И тут же понял: могут! Если они пришли за ним, за Семёном! А он не хочет! А он не пойдёт! А ему рано!

- Нет, вы поглядите на него… - неожиданно для себя быстро заговорил Семён. – Таки подгадал и место, и время! А я? Я просто его сюда доставил? И что мне теперь с ним делать?

   Семён попятился назад, но его тут же кто-то тронул за плечо:
- Вы были с ним?
- Ну не совсем… чтобы…
- Я видела, они вместе пришли! – сказала злая чёрная старуха в зеркальных очках.
- Да мы все здесь… вроде как… вместе! – повернулся к ней Семён, но эта старая сволочь куда-то исчезла.
- Yes! They  go around together! – добавил человек с ногами кузнечика.
- Подождите-подождите… - заговорил Семён, заметив краем глаза, что к ним уже спешит охрана. – Это я где-то уже слышал! Ну-ка, друг, вставай!
  Фёдора перевернули на спину, лицо его уже начало набирать восковый оттенок, русский курносый нос стал каким-то остреньким, виски провалились.
  Один из охранников пощупал пульс на шее, раздвинул веки и посветил фонариком (Фёдор взглянул в лицо Семёну откуда-то издалека, тяжело и неподвижно посмотрел), потом охранник сомкнул вялое веко, развел руками. Уже кто-то спешил с носилками, молодая монашка быстро промокнула салфеткой кровь на мраморной плите, пшикнула какой-то водичкой и протерла это святое место до блеска. Тут же кто-то встал на колени, поцеловал плиту почти там же, где только что была кровь, улыбнулся умиротворенно.

- Господи… - сказал громко Семён. – Что же ты, господи… Ну, сделай что-нибудь! Федя, я прошу тебя, не умирай. Не умирай!

  Он закрыл глаза и ещё раз повторил эти слова громко и истово. Потом услышал шорох под ногами, судорожный вздох и чьи-то радостные возгласы. Семён судорожно вздохнул, огляделся… А там…
    Фёдор, уже открывший глаза, пытался сесть. Кто-то даже начал аплодировать, но на него цыкнули. Люди стояли, смотрели, кто-то плакал.

- Простите… голова что-то… переволновался… - сказал Фёдор, разлепив спёкшиеся губы.
- Ты идти сможешь? Или в госпиталь? Вон, кстати, уже и носилки принесли… - путаясь, заговорил Семён.
- Нет, я с тобой, - сказал твёрдо Фёдор. – Всё уже… прошло. Ты поможешь?
- Давай, потихоньку… вставай.

  Они вышли из Храма, и тут, из одинокого облачка брызнул весёлый дождик. Капли плясали на гранитных плитах, стекали по лицам улыбающихся паломников, даже успевали собраться в маленькие лужицы на иерусалимских камнях перед тем, как испариться и снова подняться в небеса.

                                                                   Санкт-Петербург – Иерусалим, 2015 г