Сознание возвращалось толчками, обрывками, смешанными с чертовщинкой.
  Вот отец, который стоит лицом к окну, чтобы не смотреть юному Ветрову в глаза. Он говорит:
  - Из института тебя вышибли… кстати, я тебя предупреждал. Руками ты на жизнь не заработаешь, не из того места они у тебя растут. Иди в политику, пока не поздно! Записывайся в молодежную организацию, как там у вас говорят, тусуйся. Глядишь, со временем возьмут в аппарат.
  А потом сразу - штаб. Толстый Борман, сжав кулаки, орет, заводя себя и других:
   - Надо поймать этого писаку и накормить дерьмом! В рот ему… натолкать! Снять все на видео и выложить в Интернет.
     И  вдруг появляется ехидный дед:
  - МладоРусь, это чё, трактор такой? На Беларусь смахивает. Не трактор? Организация? Ну, а ты-то там – за тракториста или просто так – дерьмо с колес соскребаешь?
  Юный Ветров потряс головой и ему показалось, что там, под черепом, что-то булькнуло.
  - Что, оклемался? – услышал он голос и с трудом вспомнил, что это Эдик-бульдог. – Здорово тебя приложил этот мозгляк! Похоже на кун-фу. Эй, а ты меня слышишь?
  - Кажется, слышу. А что, митинг уже разогнали? – с трудом сказал юный Ветров.
  Над ним наклонился Борман: мощная шея, покрасневшая от митинговщины, бритый череп, фингал под глазом.
  - Оклемался, товарищ? С митингом, как всегда, все в порядке. Загрузили пять автозаков этих горлопанов, сейчас их катают по городу. К утру, если будут себя хорошо вести, выпустят. 
  Подошла Фаня Каплан – вся голова черно-бело-красная, кожаная «косуха», пирсинг, вся в фенечках как священное дерево у коряков.
  - Вставай, чувак! У тебя глаза, как у обкуренного. Вали домой, сегодня работы больше не будет.
  И снова Борман:
  - Держи дензнаки, товарищ! Это твоя доля. Приходи завтра, если сможешь, опять с несогласными бодаться будем.
  Как добрался до дома, вошел в парадное, поднимался по широкой лестнице с чугунной литой решеткой, обросшей коростой старой краски, Ветров не помнит. Только вошел, как дед бодрячком подскочил:
  - А, гитлерюгенд! 
 - Заткнись, старый… У нас молодежная организация.
  - Да? Вот у нас был комсомол, так мы БАМ строили. А вы что?
  - Мы – новую Россию. А вас тогда, самых активных придурков, в тайгу согнали, чтобы у власти под ногами не путались. Где он, ваш БАМ? Травой зарос.
  А тут мать с папиросой во рту и в бигуди:
 - Надень бахилы, у нас паркет! Сколько раз говорить…
 - Паркет здесь был до февральской революции, а сейчас это затоптанные, вонючие и скрипучие полы. Дайте мне пройти!
  - Ну, хорошо!  В бывшей людской можешь ходить в тапочках, а в гостиную – только в бахилах!
  Он добрался до своей койки под Военно-морским флагом Третьего рейха, упал и мгновенно заснул.
  

    Ночью ему приснился сон. Странные сны, как и всем людям, Ветрову снились иногда, но этот был особенный. С намеком.
А приснился ему старый друг, партнер и идеолог всех проектов Борман.
- Все, Олежек! – говорит Борман. – Мы всех победили, продажные либерально-буржуазные партии сдохли. В стране порядок. Мы победили, но остались без работы. Тонем, как «Титаник»!
–… и оркестр при этом не прекращает исполнять бравурные марши! – подхватил развеселившийся во сне Ветров.
- Точно! Или мы, и под ту же музыку, уходим в политику! – не сдается Борман.
- Стоп! – тормознул его Ветров. – Тонуть не хочется, но и политика – это не бизнес, она только сосет деньги. Я-то знаю! Каждый год, то один, то другой кандидат идут искать деньги: дай миллиончик… дай пять! А продуют выборы – ты ему хоть пысай в глаза – все Божья роса! А тронуть не моги – вдруг когда-нибудь станет властью, и тогда точно удушит. Ибо нет у нас в России таких законов, чтобы защищали от беззакония.
- И ведь, заметь, всегда им кто-то эти деньги дает! - поднял палец к небу Борман.
- Да, не спорю. Причем – всем! Ибо, как говорил один великий русский политик, не надо складывать оба яйца в одну корзину!
- Вот! – торжествующе крикнул Борман. – Теперь ты понял, что сейчас уже не надо на кого-то работать, драться, получать в зубы, теперь  мы сами уходим в политику, теперь нам все они будут платить!
- Да с какой стати! Кто нам будет платить? – засмеялся во сне юный Ветров.
- Те же предприниматели, олигархи! Они, гады, всегда платят, на всякий случай. А, кроме того, западные демократы! Чтобы поддержать. А, помимо них, действующая власть! Чтобы откупиться.  Так же – члены нашей будущей партии! Чтобы быть причастными. А еще – избиратели! Чтобы кого-то избрать в конце-то концов! И успокоится!
- Круто! – захлопал в ладоши Олег.  – Ты бизнес-план в первом приближении прикинул? Сто пятьдесят миллионов граждан, да с каждого по червончику… Не говоря уж про остальные источники доходов! Миллиарда полтора долларов в год! Чистой прибыли! И причем здесь пчелки?
- Да, старик! Да! – вскочил на стол Борман. –   Ты помнишь, как это было в начале так называемой перестройки? Одни болваны делили ржавые корабли, заводы и фабрики, доставшиеся от великого и могучего Советского Союза, другие – месторождения полезных ископаемых и лимиты на морские биоресурсы, лес и прочее, что осталось в земле и в море! Ведь убивали друг друга, глотки рвали! А умные люди приватизировали и  поделили голоса избирателей! И когда они пришли к власти, то просто отобрали и у первых, и у вторых их корабли и фабрики, месторождения и лимиты, потому что голоса избирателей – это власть, а власть у нас в России может творить все, что захочет!
- Да, гениально, Борман! – воодушевился Олег. – Только где здесь… протиснуться? Где наша, так сказать, ниша? Все схвачено! Коммунисты есть - всех сортов! Правые силы – любой палитры! Левый центр есть, правый центр есть, центральный центр – и тот есть! Экологические партии – есть! Фашистские – есть! Антифашистские – есть! Даже Союз вдов Неизвестных солдат – и тот есть! Нет идеи, Борман! Так что…Подбери слюни, придется дальше драться, то есть, морду подставлять.
- Есть такая партия, товаг’ищи! – крикнул, грассируя, Борман и выкинул руку вперед, как Ленин на памятнике. - Знаешь старый анекдот: трое французов – это любовь, трое шведов – уже семья, трое американцев – бизнес, а трое русских – первичная партийная организация! Понимаешь, они партии под себя придумывали, да, вот так им удобнее, флаг другой, название другое, чуть-чуть западной демократии… Вот вам партия, россияне, здесь не жмет, рукав не тянет? А народ под них подстраивался, кряхтел, изгибался. Мы же партию для людей сделаем, уже сразу – с историей, идеологией, своей литературой, сочным и самобытным языком! Со своей литературой! Надо, чтобы каждый тут же почувствовал себя членом этой партии! Причем, не только в России, но и за ее пределами!
- Ну же, Борман! Не томи! – крикнул Ветров, глядя на этого молодого гения влюбленными глазами. – Что это будет?
- Российская сексуал-демократическая рабочая партия! РСДРП! – торжествующе крикнул Борман.
- Так была же такая, Борман… - разочаровано протянул Олег. – С Лениным в башке и с наганом в руке!
- Ты не расслышал или не понял! То были социал-демократы, а мы будем сексуал-демократы! Чуешь разницу? У них был Маркс, у нас будет Фрейд! У них был девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а у нас будет: «Пролетарии всех стран, совокупляйтесь!» Понял?
- Нет! – сказал Олег, который во сне, как и многие из нас, летал легко, а думал с трудом. – А буквочка «б» в скобках где? Там же было РСДРП (б)! Надо, чтобы все одинаково было!
- Никаких буквочек «б»! Нам, живущим в России, в такую вот правильную сексуальную партию буквочку «б» никак вставлять нельзя, неправильно могут понять. Мы – приличная партия, никаких там «б»! – брезгливо морщась, заявил Борман.
- Так, давай дальше с лозунгом разберемся! Пролетарии здесь при чем? Не хочу больше! Они опять в котельной кочегарить не будут, конвейер забросят, придут домой, бахилы не наденут, полы еще больше затопчут! – поделился сомнениями Олег. 
- Ветров, не капризничай! Тебе массовость в партии нужна, партийные взносы в миллионы долларов получать хочется? Крепить ряды, смыкать колонны нам надо? Представь только – миллион человек на демонстрации: знамена, плакаты, транспаранты… Идут люди, на красном кумаче золотом  написано: «Нам нечего терять, кроме потенции!»
- Нет! – воспротивился Ветров. – Я, как Генеральный секретарь партии, как вождь, категорически возражаю против повторов!
- Хорошо! На транспарантах будет написано: «Не жили богато, и не хер начинать!»
- Вот это правильно, товаг’ищи! Это архиважно в нынешний политический момент! - крикнул Ветров, тоже по-ленински картавя. -  Кстати, Борман, я так понял, ненормативную лексику, проще говоря, русский мат мы оставляем в партийном лексиконе?
- Мы не можем лишать народ его родного языка! – воскликнул патетически Борман. – Блин, записывать надо, сплошные лозунги из меня прут. Классика жанра!
- Борман! Народ-то поймет, а женщины отшатнутся! – мудро заметил Ветров. – К тому же, только у нас в России за родной мат можно срок огрести.
- Но ведь Пушкин употреблял! Лермонтов использовал! Есенин испил его мутной водицы! Вознесенский прозрачно намекал, рифмуя! Так, какого… Ветров?
- Тихо! Не продолжай. Мы пойдем другим путем. В любом языке словарь – это есть закон, а литература… так, сплошной волюнтаризм. Будем брать то, что есть в словарях.
- Словарь – закон. Хорошо. Так есть же словари ненормативной лексики!
- Есть, но они сами вне закона!
- Что же делать? – зарыдал Ветров.
- Возьмем Даля. У него слову хер полторы страницы посвящено. Кстати, все знают, что «аз» - это буква «А», «буки» - буква «Б». А как обозначалась буква «Х»?
- Неужели словом «хер»?
- Именно! Отсюда происходит слово похерить, которое почему-то сохранилось в разряде легальных и считается приличным. А как раньше называлась игра «крестики-нолики»? Именно: «херики-нолики»! Вот это короткое слово я разрешаю у-по-тре-блять!
- А это… что мы буковкой «б» зашифровали?
- Какое? А… И его тоже. Как сказал воевода Боброк пред Куликовской битвой: «****ию жив не будешь!» Тогда это слово обозначало «ложь».
- А революцию будем делать? – не отставал с вопросами Ветров.
- Как говорит один наш политический противник: «Однозначно!» Но только без крови! Революция будет сексуальная!
- Так была же у нас… сексуальная-то! – растерялся Ветров. – Вон… бушует!
- Это разве революция! Так, легализовали проституцию, и только-то…Бордели менты крышуют, все газеты объявлениями с сексуальными услугами пестрят… Вы мне, товаг’ищ, не путайте секс-бизнес с сексуальной революцией! – отрезал Борман.
- Да-да, ты прав! Но знаешь, Борман, нам в партии будут нужны фракции!
- Точно! Если фракционной борьбы не будет, народу быстро весь этот кисель, я бы сказал, осто... надоест. Будем бороться с задними уклонистами, розовой плесенью и голубой ржавчиной! 
- А провинившихся наказывать? – развил мысль Ветров.
- Да! На площади!
- Трахать? – робко спросил Олег, уже несколько напуганный мировым размахом грядущих событий.
- Нет. Секс – это святое. Мы новый вид спорта введем в Олимпийскую программу – художественный секс. А на площади провинившихся партийцев будем просто розгами пороть. Казачков привлечем, а то без дела прокисают.
- Борман, нам нужны свои герои, своя литература…
- Все это же все есть! И всегда было! Герои? Казанова, Князь Потемкин, сама Екатерина – это персонажи исторические. Как Ермак Сибирь крестил, знаешь? На пенек свою елду положил и хана Кучума и его ордынких мерзопакостных мурз целовать заставил. Все это знали, все историки, что только так он Сибирь и смирил! Но информация была, как всегда, засекречена! А литература? Лука Мудищев, поэма о Садко, вообще все творчество Баркова – им же сам Пушкин зачитывался! А народное творчество! Частушки, анекдоты… «Мы Америку догнали по удоям молока, а по мясу проморгали… короче, сломался у быка»! Нужно только все это натянуть на  рамки партийного строительства, ввести в систему мировой демократии. Ты, Олег Ветров, готов возглавить новый поворот мировой истории?
- Да! – сказал Олег, заметно волнуясь. – Надеюсь оправдать доверие. Я бабам всегда нравился.
- Тогда вперед! Пошли!
  Они пинком выбили дверь в губернаторском дворце, как вареную лапшу порвали прутья железных решеток, открыли двери других узилищ и выпустили на свободу первых рядовых членов сексуал-демократической партии. 
      Прямо напротив тюрьмы теперь возвышалось новое, в стекле и никеле, современных архитектурных форм – в виде фаллоса – здание высотой в пятьсот метров.  
  
 -  Что у нас сегодня? – по-деловому быстро спросил Ветров.
- Нашу партию РСДРП без (б) принимают в мировую общепартийную систему. Тебе кстати, через пять минут выступать с высокой трибуны.
- Текст выступления готов?
- Ну, ты даешь! – обиделся Борман. – Мы же только пять минут назад саму партию придумали!
- Ладно, выкручусь!
И тут его разбудили.

    В ванной перед зеркалом он стоял долго, рассматривая свою разбитую морду. Ничего нового – черные, постриженные коротко, до состояния жесткой щетины, волосы, носик остренький, зубки вперед торчат. Крысеныш. Хорошее лицо для политика. По крайней мере, никто не удивится, и не будет мстить за те пакости, которые ему придется вытворять на пути к вершинам власти. А что с него возьмешь?
  Он быстро умылся, оделся, натянул тяжелые подкованные ботинки, удобные для удара в пах, заглянул в холодильник – там лежала загнувшаяся от старости сосиска. Проглотив ее, он сбежал по лестнице.
  В парадной соседский пацан рисовал какие-то граффити на стене, которую недавно покрасили молчаливые таджики. Юный Ветров задержался на секунду, отобрал у отрока маркер, исправил букву «Ю» на букву «У» в слове «чурки» и потрепал его по голове:
  - Учись, Санька, а то так дураком и останешься!
  - Олег, а ты опять драться идешь? – с завистью спросил пацан.
  - Куда партия пошлет, туда и пойду, - скромно ответил Ветров.
  - А я вот… рисую! – сказал гордо пацан.
  - Все правильно! Мы живем в дерьме, так почему они должны… в шоколаде. Дома у них все блестит, а на улицу выйдет – и там дворцы в позолоте. Нет уж! Все приведем к общему знаменателю!
  - Это как? – спросил пацан.
  - М-м… двоечник! – поморщился молодой Ветров. – Знаменатель – это значит, под одно знамя поставим.

    В штабе было накурено. Сталин на плакате морщился от дыма американских сигарет и тоже курил свою трубку.
  - Сегодня какое число? – орал Борман, багровея. – Сегодня 31-е! Сегодня опять соберутся эти хорьки, чтобы мешать коренным петербуржцам и гостям Северной Пальмиры следовать на станцию «Гостиный Двор». Наши действия. Ветров со своей десяткой пытается спровоцировать этих дерьмократов на драку. Я со своими орлами пытаюсь разорвать кольцо митингующих. Фаня Каплан со своей женской десяткой пытается ненароком выбить у продавшихся гнилому Западу телевизионщиков их съемочную аппаратуру. Шансов будет мало. Поэтому выбирайте самую дорогую, остальные увидят, может, больше не полезут. Вопросы?
  Юный Ветров и Фаня Каплан одновременно подняли руки.
   - Как это – ненароком? – спросила, кривя черные губы Фаня Каплан.
   - Показываю. Ты – оператор. Держи вот книжку… да как камеру держи, ребром! А ты – вышибала. В правой руке сумка на длинных ручках. Положи туда что-нибудь потяжелее, ну, три пакета с гречкой. Ты – толкач. Кричишь: «Ты что! Ты что толкаешься?»  И сама толкай ее в грудь двумя руками. Вот так! А ты падай, но при этом махни сумкой так, чтобы выбить камеру. Работаем! Ап! Ну, ты это ей под глаз подсветила. Целится надо!
  - А мне как их на драку спровоцировать? – спросил развеселившийся Ветров.
  - Для начала просто прите на них и бубните: «Дайте пройти мирным гражданам на станцию метрополитена! Наш метрополитен – лучший в мире!» Короче, чтобы они поняли, что вы – это… это мы. Потом – плечом – в грудь, нагнувшись – в солнечное сплетение. Наступайте на ноги, это больно, когда таким башмаком наступят. Когда они расцепят руки, полезут в драку – сразу уходите, их там менты в замес возьмут.
   
   У «Гостиного Двора» все было, как обычно. Невский проспект четвертый век пытался доказать, что старая мудрость кудрявых греков на самом деле звучит так: «Нельзя дважды войти в один и тот же Невский проспект». Что там вода! В ней лишь больше становится осадка от грехов наших, а людская река – вот уж неповторимость в миллиардах отличий!
  Вот текущая мимо постаревших дворцов публика начала завихряться вокруг кучки молодых людей в маках с цифрами «31». Сверху, куда устремилась душа юного Ветрова, это выглядело так: два десятка молодых фрондистов, окруженных тремя кольцами – вначале  постоянно движущимся кольцом репортеров, затем мощным кольцом потных ментов в бронежилетах, и, в конце концов, колонной спецмашин для перевозки заключенных – автозаков, УАЗиков ППС и просто ментовских легковушек с мигалками.
  И вдруг молодые люди начали скандировать:
  - Тридцать один! Тридцать один! Со-бо-ду соб-ра-ний! Мы не рабы! Рабы – не мы!
  Тут же появилась дамочка стервозного вида и заорала в мегафон:
  - Уважаемые граждане! Мы требуем прекратить несанкционированный митинг! Вы мешаете петербуржцам и гостям города передвигаться по Невскому проспекту!
  - Тридцать один! Тридцать один! – кричал молодняк, на что-то намекая.
  Борман подождал еще минуту и скомандовал:
   - Пошли!
   И они полезли в эту людскую кашу. В толпе стали мгновенно возникать потасовки, кого-то били, тащили, валили, выкручивая руки. Красивую девчонку с кудрявой золотистой шевелюрой два мента волокли за волосы, а она только повторяла взахлеб: «Подонки… подонки… подонки»… Какой-то ловкий демонстрант выкрутился из рук ОМОНовцев, быстро вскарабкался на крышу киоска, его потянули за ноги, он сорвался, ударившись затылком об асфальт.     
   Борману и его бритоголовым дали поработать. Цепь пацанов в майках с цифрой «31» они порвали быстро, даже получилось выбить из рук оператора дорогущий BETACAM, телекамера разлетелась вдребезги, но и Фаня Каплан получила в ответ такой пинок под зад от оператора, что всю обратную дорогу назад – от Гостиного Двора до Приморской –  ехала стоя, морщась от толчков озверевших пассажиров.

   - Что такой смурной? Тоже копчик, как Фане Каплан, сломали? – спросил в штабе Борман у Ветрова.
  - Да так… Сон дурацкий приснился, - честно признался Олежек.
  - Про баб? Извращененц мой маленький… - поиграл волосатыми ноздрями Борман.
  - Нет. Если бы!
  - А про что тогда?
  - Да… Ерунда всякая.
  - Ну, не хочешь – не говори, товарищ! Только один совет – не читай всякие сонники. Русские сонники – такая гадость! Чтобы разбогатеть, надо есть во сне дерьмо. Впрочем… В этом что-то есть! Наяву-то все тоже самое! А? Чтобы разбогатеть, надо нажраться всякого политического... деликатеса. Сходи лучше к психоаналитику, расскажи ему про свои сны.
   - Н-нет, не пойду! – замялся юный Ветров.
  - Боишься? Не бойся. Он не Господь Бог, мыслей твоих не узнает. Подумаешь, вычислит, что у тебя под одеялом ручки шаловливые. Гы-ы… Угадал?
  - Борман, я пойду. Башка еще болит.
  - Иди, камрад. Дензнаки получил? Тогда иди.
      Юный Ветров пошел, ссутулившись, но в дверях вдруг резко остановился.
  - Вспомнил!
  - Что вспомнил? – не понял Борман.
  - Вспомнил, где я еще этот звук слышал! Ну, когда пацана с киоска турагентства сдернули, он еще башкой приложился…
  - Ну? И где ты еще такой звук слышал?
  - Да недавно… Мамка психанула, что я опят в гостиную без бахил пошел, и метнула в меня горшком с цветком. Я-то увернулся, а горшок… крякнул. В старый камин попала, а там знаешь… изразцы графские…
  - Ладно, иди! – заржал Борман.


    А ночью ему опять приснился странный сон.

  
        Все было как наяву -  он, Олег Ветров, бежит по какому-то дому, где широкие скользкие мраморные лестницы, зеркала, в которых никогда ничего не отражается, огромные окна, картины, оживающие сразу же, как только к ним приближаешься – дворец!      И, как положено дворцу, там есть подвалы, катакомбы, лабиринты – тесные, душные. Там много тупиков, откуда приходится, задыхаясь, выползать задом, много трещин и щелей, через которые можно пройти только на выдохе, обдирая сжавшуюся, без капли воздуха, грудь об острые камни. В этом доме, он знал, никогда не было людей, только странные существа с черными, блестящими шарами вместо голов.
           Все детство, оказывается, этот дом преследовал Ветрова: по ночам, он прятался в катакомбах, дрался с черноголовыми, бился, как птица, в эти жуткие зеркала. И только сейчас он понял, что если дом этот ему снится, то он может улететь, ведь летают же люди во сне! И он вот сейчас расшвыряет этих черных болванчиков, прыгнет в окно, как со скалы в речку, выгнется в падении и… фр-р тайга: полетит!
           Окна все были заманчиво распахнуты, ветер шевелил легкие шторы, но Олег в этот раз не торопился.  «Нет, ребята», - думал он со злорадством. – «Сегодня  уж я потешусь!» Черноголовые, стуча ногами и толкаясь, полезли на него, он начал бить их, отрабатывая, как на тренировке,  короткие хуки, а у последнего болванчика он попытался просто оторвать эту круглую черную башку. Это получилось, на удивление, легко, но крови не было – внутри была такая же черная масса, блестящая на изломе.
           Все, отсюда можно было уходить! Эта страшилка из детских снов уже была неинтересна, пора лететь! Он разбежался на ватных ногах, подпрыгнул – что-то сегодня взлетать было тяжело, взрослеет, что ли?  Но – была не была! – нырнул в окно, провалился,  ахнул,  и ветер подхватил его, поднял к облакам.
           Над землей была ночь, звезды мерцали слишком ярко и красиво, земля где-то там внизу была огромной, темной и пустой. И тогда он полетел  в Москву. Почему-то сразу не получилось там оказаться, и он, вытянувшись в струнку, парил себе потихоньку, пробивая серебристые от лунного света облака. Чтобы скоротать время, разговаривал  с бестолковыми птицами  (все глупости какие-то болтают! – конечно, человек – не птица, ему руками махать ни к чему, тут душой работать надо, а это гораздо тяжелее), купался в холодных попутных дождях, и тело его светилось зеленым фосфорным светом.  Земля была все так же пустой и  темной – на тысячи километров вокруг, и он, уже беспокоясь, начал искать внизу огоньки, увидел один, спустился – это горел чей-то деревенский дом, мычала скотина, а людей вокруг не было, ушли люди, это им было тоже неинтересно.
           Сперва ему было удивительно – какая же это большая земля, с самолета всего этого не видно, там небо почти всегда застелено слоями ватных облаков, а тут – надо же! – ширь-то какая! Потом это удивление, смешанное с гордостью стало перерастать в тревогу – почему же эта земля лежит не обихоженная, не обустроенная, слабой она ему показалась и беззащитной. Потом он увидел руки, они держали землю. Они изнемогали от напряжения, их не хватало, чтобы строить дома, пахать и возделывать, и  земля уползала от них, вырывалась, ускользала.
             Города попадались редко, свету на улицах было мало, спускаться туда не было охоты. Еще раз увидел огни – это была зона, часовые дремали на вышках.
           Конечно, ближе к Москве огней стало больше, словно жизнь во всей России была лишь там. Целые огненные реки, ручейки и водопады – по улицам, озера света – по площадям. Зачастили самолеты, взлетавшие и идущие на посадку, один раз даже ударило рядом с ним фонтаном фейерверка, но не напугало, а удивило блеском, мерцанием,  трескотней.   
           Он попытался сориентироваться – где же Кремль, но какая-то страшная сила вдруг бросила его вниз на землю, но не убила, а поволокла через асфальт, глину и камни.
           Теперь вместо мерцающего неба был мохнатый от корней деревьев купол земли, чугунные трубы и электрические кабели змеились над головой, текли подземные реки с водой чистой и всяким дерьмом, шныряли крысы и люди, похожие на тени.
         Наверное, к виду земли снизу, к миру подземелья,  можно было привыкнуть, он мало чем отличался от вида той земли, сверху. Была в этом подземном мире даже определенная симметрия с миром поднебесным.. Огромные комья корней деревьев походили на облака, кварцевые жилы как молнии  рассекали пространство  и даже погосты, с миллионами зависших в пустоте гробов, были похожи на спальные микрорайоны столицы. Там так же собирались те, кому еще не была дана команда «Вниз!» или «Наверх!», - лежали, судачили. Заглядывали сюда попроведать свою заброшенную могилку и те, кто ушел давно. Их было так много, что он тут же понял истину очевидную, понятную только во сне: количество живых и мертвых на земле примерно равно! Баланс! Паритет! Пять миллиардов ходят по земле, дышат и пять миллиардов со времен Адама и Евы лежат у них под ногами. Противостояние двух сил – Жизни и Смерти. А если и появляются лишние люди, нарушающие паритет, то живут они бездушные – жуют, спят, размножаются, но на саму жизнь никак не влияют. 
           Кстати, тут, под землей,  публика ему показалась поинтереснее, чем наверху. К тому же – никаких тебе языковых барьеров, сословных ограничений, приемных, охраны или просто –  парадного лейб-конвоя ФСО. Ветрову, например, давно хотелось поболтать с Иваном Грозным, просто посмотреть на Берию – при жизни-то не смог, не совпали во времени! Да что там говорить! - на московском нижнем подворье могут появиться самые замечательные души, заглянет, например, Михаил Афанасьевич Булгаков, ну как его не спросить: «А ваш-то труд, мастер, был оценен? Дарован был вам-то покой?» А ведь где-то рядом с ним лежит телесная оболочка Гоголя Николая Васильевича, еще одного великого русского шкодника, любившего поиграть с Тьмой и Светом, Проклятием и Прощением. Неужто сам не расскажет теперь – куда она мчится, птица-тройка, ему-то уж точно уже  дали ответ!
           И с этими мыслями Ветров брел, озираясь с любопытством: вон, под рыхлым навалом не еще осевшей земли, кого-то с аппетитом жрали крысы, но это, бедолагу, похоже, мало заботило. А тут вдруг грохотом сотрясло все горные породы, грохотом и лязгом – дрожь прошла по огромной каменной трубе. Ветров приблизился – сквозь щели в трубе пробивался свет, к нему прильнули какие-то тени, и он  заглянул – да это же был Московский метрополитен, станция Охотный ряд. Гремели электрички, эскалаторы тащили народ …
          А рядом со станцией метро толпились люди в подземных модных бутиках, глазели, примеряли одежду. А в подземных ресторанчиках пили – ели москвичи, в уголке сидела вся в черном хасидка с уже заряженным поясом смертницы (тикал часовой механизм), кушала шербет. Наверное, хотела сразу же, после взрыва, сравнить его вкус со вкусом шербета небесного.
           Ветров начал устраиваться поудобнее, чтобы лучше рассмотреть  эту освещенную электрическим светом жизнь, но тут на него рявкнули: «А ты какого… здесь делаешь?! Тебе рано еще! Кыш, едрена мышь!!» - И он шарахнулся в сторону, и тут же - ты посмотри, как здесь близко все! - очутился рядом с элитными могилами, где стенки и дно были выложены гранитными плитами.
          Кто-то длинный и в очках (он не узнал сразу),  прилегши на бочок,  что-то втолковывал глубокоуважаемому Леониду Ильичу Брежневу. Генсек молчал, сцепивши руки на вздувшемся животе, а Сталин, он вообще отвернулся от них от злости. Он-то и заметил Ветрова, спрятавшегося под землей за фундамент Мавзолея, рассердился еще больше, привстал, скрежетнул прокуренными желтыми зубами, и Ветров – хоть и  не трус  он! – но все-таки вылетел пробкой на поверхность, прямо на брусчатку Красной площади.
         Очередь в Мавзолей посмотрела на него  равнодушно, только Борман (все-таки преданный парень!) позвал из первых рядов: «Давай, Олежка, становись рядом. Товарищи, я занимал на него!» Ветров встал в очередь, сжимая кулаки.  «Надо же, сволочь!» - думал он. – «Лучше всех сохранился. Или набальзамировали его так, или вот эти все, что стоят в очереди лоббируют его культличностные интересы, подпитывают его своей энергией». В сжатых кулаках что-то шевелилось, и Ветров украдкой заглянул туда, слегка разжав правую руку. Там были жирные дождевые черви – по дороге, пока под землей лазил, прихватил он их что ли? Вначале он хотел их выбросить, а потом понял, что ничего в этом сне не бывает случайно. А что, если их незаметно выбросить, не на брусчатку, а там, на выходе, на травку, чтобы они поползли и сожрали  товарища Сталина?! Да как тут незаметно-то выбросишь – охрана кругом… Вот что – можно сунуть руки в карманы брюк, в карманах сделать дырки, они и вывалятся через штанину так, что никакая охрана не обратит внимания.
          Сказано – сделано, одно тревожило – очередь большая, ждать долго, как бы эти гаденыши кишечнополостные не передохли. Но в этот момент в подземном торговом комплексе на Охотном ряду рвануло, вспучилось под стеклянным куполом багровое пламя, полетели стекла и какие-то куски. И народ из очереди побежал смотреть. Всем же интересно, что это такое -  фрагменты тел! Об этом так много говорят по центральным телевизионным каналам! И то верно, какая им разница, этим некрофилам совковым, смотреть на старое тело вождя или на свежие фрагменты тел!
          Ветров зашел в Мавзолей, стараясь не поскользнуться на полированных гранитных ступенях. Владимир Ильич лежал в полумраке, соскучившись.  «Ну, как ты, дедушка Ленин?» - спросил Ветров по-детски наивно. «Да остохерело все, Олежик!» - ответил вождь. – «Ты-то как?» Ветров подумал и решил, что можно признаться: «Вот,  решился!» Ильич пошевелил бородкой, понял, тут же  и посоветовал: «Ты им только мысленно прикажи, червякам-то. А то расползутся без пользы. Какой ты все-таки наивный товаг’ищ!».
           И тогда он вышел из гранитного склепа, подошел к могиле Сталина, застыл как бы в скорбном молчании, а сам, продрав подкладку внутри карманы штанов, выпустил две горсти жирных червяков и напрягся до боли в висках, приказывая: «Сожрите его, гада, до последней косточки!» 
         Вот тут-то на него навалились, сбили с ног, заломили руки за спину. Он видел, как у него под носом подкованные сапоги топчут его червей, а голос сверху торжествующе объявил: «Тэк-с! Покушение на товарища Сталина! Взять его!!»

      Утром он долго не мог прийти в себя. В штаб  шел, как на расстрел. Быть предателем, пусть даже во сне,  было неприятно. Даже страшновато. Это что еще за намеки? Он, юный  Ветров, готовил мерзкое покушение на прах товарища Сталина? Это не только психоаналитику, маме родной рассказывать нельзя.
  А в штабе стоял гогот. Толстый Борман примерял на себя розовый комбинезон с хвостиком крючком. Потом натянул на свою жирную морду большую маску свиньи. Уже приличное пузо партийного лидера и его мощный загривок в складках жира делали его удивительно похожим на это домашнее животное. Еще с десяток таких же комбинезонов с поросячьими хвостиками и масок - свиных рыл лежали на столе, прямо на партийных бумагах.
  - Борман! Я по полу кататься не смогу, у меня копчик болит! – сказала Фаня Каплан.
  - Не копчик, а хвостик! – заржал Борман. – Хрю! Хрю! А как у тебя не болит? Нагнись! Болит? Еще нагнись! И так болит? А ну-ка встань на четыре ноги! Болит? Нет? Вот так и ходи! Тихо! Кончайте ржать и хрюкать! Даю установку. Входите в супермаркет, Дэня и Кукла отвлекают охрану, остальные быстро проскакивают через турникет. В отделе, где продают спорттовары – он будет прямо и чуть налево – начинаете раскидывать инвентарь: мячи, шары, надувные лодки. Надо, чтобы это все раскатилось под ноги покупателям, вас будут снимать телевизионщики, те, кто держит нашу сторону. Им нужна яркая картинка. Они будут работать скрытыми камерами, не ищите их в толпе и не работайте на камеры, все равно вы все будете одинаковыми свиньями, в смысле, маски наденете.
  - Борман, а когда охранники оторвутся от Дэни и Куклы и начнут нас метелить, нам что тогда делать? Валить их? – спросил юный Ветров.
  - Не начнут. Побоятся. Если бы пьяный интеллигент бузить начал – вломили бы по полной. А здесь – костюмы, маски! Люди хрюкают… Понятно, что это не обычное хулиганство, а политическая акция. К тому же вы будете не просто хрюкать, но и орать: «Сидорчук, сам ты свинья! Граждане, он торгует тухлой свининой!» Все, одевайтесь!  Поверх комбезов – плащи, маски – в пакеты. Ветров, иди сюда, я тебе специально маленький размер отложил.
  - Борман, а кто такой Сидорчук? – спросил Ветров, разглядывая свиные рыла.
  - А, ты же как всегда опоздал… Проспал? Что опять снилось? Ладно, не буду! Сидорчук – это один дерьмократ. Позволили ему, понимаешь, бизнесом заниматься, пропустили в депутаты, а он нас свиньями назвал. Сам он свинья! И мы это ему докажем.
  - Борман, я свиньей работать не хочу, - тихо сказал юный Ветров, глядя на то как Борман примеряет свиное рыло. 
  - Чистеньким хочешь остаться? А они нас как? Одевайся или вали отсюда! – И его маленькие глазки зло сверкнули в прорезях маски, а жирная шея побагровела.
   - Ладно, похрюкаем! – согласился юный Ветров. – Борман, а если нас все-таки начнут метелить?
  - Я же сказал: акция будет проходить в отделе спорттоваров. Натягивайте боксерские перчатки, прикрывайтесь. Там есть такие «ватрушки» - для детишек, с горок кататься. Хватайте их, используйте как щиты. В крайнем случае, хватайте лыжные палки, но не бейте, а держите охранников на дистанции. Ваша задача – продержаться до приезда милиции. А они приедут очень быстро, я вам обещаю. Вас задержат, это репортеры будут снимать открыто, а там мы вам быстренько откроем двери узилищ, на выходе опять дадите интервью. И еще: оплата тройная! Вперед, поросятки!
  - И-и-и! Хрю-хрю! – раздалось в ответ.

   Вечером юный Ветров долго не мог уснуть. Болело вывихнутое плечо – вроде бы старый уже мужик был, этот охранник, а заломил так, что хрустнуло. Он встал, открыл окно, почему-то казалось,  что в его маленькой комнатке, похожей на гробик, воняет, как в обезьяннике у ментов – блевотиной.
  Но самые неприятные воспоминания были о том… он их гнал…он пел песни… читал Маяковского… и вдруг снова вспыхивает в мозгу яркая картинка: они, свиньи, валяются на полу с визгом и хрюканьем, юный Ветров оборачивается на чей-то знакомый голос, охранник срывает с него маску, и он видит Иришку. Все такая же красивая, даже еще лучше – повзрослевшая, стильная… а рядом – чернявый мужик с тележкой, набитой доверху дорогой жратвой. И она тогда еще крикнула: «Олежка?! Господи»…
  Потом Ветров все-таки уснул, положив больную руку на облезлого плюшевого медвежонка, детскую еще игрушку.
   

    И снилось ему, что он, Ветров Олег, девятнадцати лет от роду,  лежит на жесткой железной койке, он уже знал, что здесь это называют «шконкой».   За стеной  тюрьмы шипит сварка. Ветров ворочается на  шконке, не может уснуть. Наконец, не выдерживает, встает и просто выходит из камеры. 

     За углом тюрьмы, под его зарешеченным крохотным окном возились работяги в грубых робах. Ветров крикнул им: «Эй, мужики! Хоть здесь-то поспать дайте!», но они, отмахнувшись брезентовыми рукавицами, приготовились варить дальше какую-то нелепую конструкцию из труб, арматуры и старых железных бочек. Рассердившись всерьез, Ветров подошел, пнул по этим железякам: «Я кому сказал!» 
   И в этот момент один из работяг откинул на затылок сварочную маску.  «Борман! Ты же умер!» - мелькнуло у  Олега в голове, но тот схватил Ветрова за кисть руки и ткнул в ладонь  толстым оголенным кабелем. Шарахнуло его током сильно, продрало, как после стакана чистого спирта. И, что интересно, тут же замерло все вокруг – люди, менты, собаки и даже птицы в полете. 
- Я тоже умер? - спросил Ветров у старого школьного друга. 
- Нет, просто мы стали жить быстрее, гораздо быстрее, чем они, - сказал Борман. – У них секунда проходит, у нас час.
- Зачем? – удивился Олег.
- Для власти. Ты же всегда искал рычаги для власти. Помнишь, мы говорили –  я спросил: зачем нужны деньги. Ты ответил, что деньги нужны для власти. А власть для чего, спросил я тогда. А власть нужна для того, чтобы делать еще большие деньги  для еще большей власти.
- Разве мы говорили об этом?
- Да, ты просто забыл.
- Возможно. Но ведь это замкнутый круг получается! – удивился Ветров.
- Именно так, Олежка. И я нашел способ, как без денег  получать власть.
- Как?
- Через электричество! Понимаешь, электроны, они очень быстрые, если мы пускаем их в кровь, то и сами живем в быстрое время.
- И что?
- Да вот тебе и власть! Они замерли, еле движутся, а мы такие быстрые, что нам принадлежит  весь мир.  Мы можем делать все, и никто нас не поймает, не накажет. Они нас просто не видят, Олег. Их камеры не успевают нас снимать, их замки не успевают перед нами закрыться!
- Подожди-подожди… Вон садится в машину тот охранник, что мне плечо вывихнул. И что, я могу подойти, дать ему кирпичом по голове, и никто меня искать не будет? 
- Это ты и в обычной жизни можешь сделать. Дай сто баксов любому бичу, только лица не показывай, и лежать ему в канаве с пробитой башкой и с открытыми удивленными глазами. Здесь же интереснее – вон, видишь, джип летит…
- Он же стоит на месте!
- Это только так кажется. На спидометре – сто двадцать, можешь встать на подножку, посмотреть.
   Олег и в самом деле подошел, встал, заглянул через  стекло в салон. Да, примерно столько и показывал спидометр у еле ползущего джипа. Веня заскочил сзади, заглянул тоже.
- Знаешь этого мужика? – спросил он, кивнув на водителя.
- Нет, первый раз вижу.
- Ну, тогда совесть мучить не будет. Возьми его за руку и доверни руля… Вот так! Все, пойдем, поедим что-нибудь. Все интересное будет через полчаса по нашему времени.
    Они зашли в ресторанчик, что был через дорогу. Там нашли  кухню, набрали каких-то котлет, хлеба. Ветров попытался налить чай, не получилось, слишком долго вода текла. Пришлось взять сок, густой как кисель.
- Садись к окну, пожуем, - сказал Веня. – Хреново у вас кормят в тюрьме, правда? Уже, как Ленин в камере, письмо молоком не напишешь по причине отсутствия такового. Ешь давай, глаза у тебя дикие, тебе успокоится надо.
- Размажет его джипом? – спросил Ветров.
- Ну, если ты правильно руль поставили, то проблемы у твоего приятеля будут.
- А мужика посадят?
- Вряд ли. Непреднамеренное убийство, не справился с управлением. Если он сейчас трезвый, условным сроком отделается. Или там года три… Это же не за политику!
- Пойдем, посмотрим! – решительно сказал Ветров.
    Джип был уже в полутора метрах от старого охранника. Лицо его неузнаваемо изменилось – рот полуоткрылся, глаза распахнулись, зрачки расширились до жути, брови жалобно приподнялись и вены на шее надулись, возможно, от крика. Кстати, подумал Ветров, звуки-то какие странные – низкие, все на басах, растянутые как во сне.
- Ну что, посмотрим? – спросил Борман, дожевывая котлету по-киевски. – Реакция у мужика все-таки хорошая, смотри, он за долю секунды руль успел вывернуть. Он вот так вот пройдет, как раз в зад ментовского УАЗика въедет, но… как говорится, и от судеб спасенья нет – он твоему охраннику башку вот этим боковым зеркалом срежет. Красиво должно получится!
- Слушай, Борман! Ты почему такой кровожадный? Ты же был тихий, интеллигентный парень, а тут – прямо-таки вурдалак какой-то!
- А у нас в медленном времени все такие. Насмотрелись. Как говорится, здоровый цинизм.
- И много вас здесь?
- Хватает…
- И давно ты здесь?
- Так, заглядываю временами.
- Нет, я так не хочу! Играть надо по правилам, причем у всех  они должны быть одинаковые.
- А с тобой тоже так играют? А со всеми остальными? Ты не задумывался, почему вдруг кому-то на голову падает кирпич? Внезапно сбивает машина? Вообще, как часто мы говорим «какая нелепая смерть»! Но ты-то, Олег, знаешь, что случайностей в жизни не бывает. Ни-ког-да!
- Ладно – ладно! Потом поспорим. Дай-ка, я его оттащу! Помоги!
- Так ты его просто убьешь. Попробуй его сейчас потянуть за руки, это будет для него так резко, что  перелом позвоночника будет обеспечен.
- Так, придумал! Отойди-ка! – и Ветров, подобрав с дороги булыжник, резкими ударами сбил зеркало джипа.
   Медленно, в сантиметре от виска человека, проплыл кронштейн изуродованного зеркала, они еще посмотрели, как сминается в гармошку металл на машинах, вздуваются подушки безопасности, расползаются по стеклам трещины, и пошли дальше – беседовать. 
- Слушай, здесь такие возможности! Зашел в магазин – все твое…
- А что еще –то?
- Ну, девушки…
- Так к ним и не прикоснешься! Так, посмотреть только. Что еще-то можешь?
- Кнопку красную нажать!
- Круто! Но знаешь… Скучно здесь у тебя, Борман! 
- А нам выбирать не приходится! – засмеялся друг детства.
-   Да уж… Нам выбирать не приходится! – сказал юный Ветров и проснулся.
   
     Вечером к нему вдруг пришла Фаня Каплан. Не снимая свою клепанную «косуху», она забралась с ногами в старое кресло, огляделась. Юный Ветров тоже осмотрел на нее внимательно, может быть, первый раз в жизни так посмотрел: лиловые колготки, черные «говнодавы» на толстой подошве.
  - Ну, как я смотрюсь в твоем интерьере?
  - Ага. Прикольно. Особенно твои красно-черно-белые патлы с фенечками.
  - А это чей флаг?
  - Военно-морской. Третий Рейх.
  - Где взял? Купил? 
  - Ага.
  - Я так понимаю, в Организацию ты больше не пойдешь?
  - Не знаю. А куда деваться? Там хоть какие-то деньги платят. И опять же – тусовка…
  - Ну, бабла можно заработать разными способами. Даже на твоих дурацких снах! – стряхнув челку на глаза, заявила нахально Фаня Каплан.
   - Эй, что ты знаешь про мои сны? – встрепенулся юный Ветров.
  -  Да почти ничего. Мне вообще… по барабану. А заработать можно!
  - Как?
  - Сделай сайт в Интернете. Что русские люди любят? Про свои болячки поговорить да про сны. Вот и пусть… у тебя на сайте исповедуются.
  - Да ладно… - сказал неуверенно Олежек.
  - Точно говорю! И сны свои пересказывать у тебя на сайте будут, и рисовать все то, что приснилось, и анимашки разные начнешь получать. Ты что! Человек полжизни спит, жалко же терять это время… просто так!
  - А деньги откуда возьмутся? Ты предлагаешь сделать платный вход? Не пойдут! Интернет – это почти всегда халява.
 - Поставь счетчик. Будет много посещений сайта, рекламодатели тебя сами найдут.
  - Ты гонишь, Фаня Каплан! Сайт денег стоит. Хороший сайт – больших денег. Откуда они у меня? Разве что тебя вместе с этим креслом продать?
  - Я девочка дорогая, Олеженька! И ценная. Знаешь почему? Я тебе этот сайт бесплатно сделаю! – объявила Фаня и сдула челку с глаз.
  - Ты?! Ты что, умеешь?
  - Я. У меня уже сделано десятка два. Разные – от Интернет-магазинов до корпоративных. Я покажу тебе потом. Ништяк, работают…
  - Ну… давай. Попробуем! – загорелся идеей юный Ветров.
 - Давай. Только ты для начала хоть какой-нибудь свой сон в компе набери, я посмотрю – будет ли это интересно читать, стоит ли на тебя время тратить.
  - А как писать-то? Как сочинение в школе? – нервно хохотнул юный Ветров.
  - Еще чего! Пиши, как говоришь. Представь себе собеседника и обращайся к нему.
  - А кому рассказывать-то?
  - Ты чего тупишь, Ветров? Да кому угодно. Хоть живому, хоть мертвому – это же сны! Вот и расскажи их доктору Фрейду! Он, говорят, лучше всех во всех этих… снах разбирался! – засмеялась Фаня Каплан.
  - Ха! Попробую…
  - Да ты прямо сейчас это сделай! – потребовала она. – Я что, неделю ждать буду, пока ты родишь? Садись вон и пиши!
  - Ладно…
   Он сел к компьютеру, задумался, а потом начал печатать одним пальцем:
  «Привед доктар фрейд»…

                                            ……………….