Когда-то я написал очерк именно с таким названием; «Имя города нашего». Не так давно один из камчатцев вышел на меня с просьбой дать ссылку на этот материал или выслать текст очерка. А у меня он не сохранился. В архи-вах мой земляк нашел только один номер газеты, а окончание было в сле-дующем номере, оно куда-то исчезло. Впрочем, чего удивляться – шли 80-е годы, еще в силе были даже райкомы КПСС, а я тогда поднял руку на святое имя. Возможно, коллеги подстраховались, выбросили газетку.

Попробую восстановить суть, предысторию и последствия публикации.

Город, где я жил, называется Елизово. Раньше это был поселок Завойко (в честь легендарного адмирала, одержавшего чуть ли не единственную победу в Крымской войне 1853-55 годов), еще раньше – Старый Острог, что тоже вполне прилично и даже романтично. А тут какой-то Елизов!

Название города постоянно путали московские дикторы, им привычнее был Елизаров (а может быть, вообще считали, что неграмотные камчи пере-путали имя героя). А иногда произносили в нос Элизово, почти на англий-ский лад.

Конечно, я видел стелу с барельефом на автобусной станции. На ней изо-бражен суровый мужик с обрезом. Говорят, именно туда водил иностранных гостей один местный начальник. Покажет портрет героя, а потом заведет в общественный туалет на автостанции. В 80-е годы это заведение было зага-жено до потолка, света там не было испокон века, и когда луч фонарика вы-хватывал ледяные сталагмиты дерьма, несчастного дядю без штанов, застиг-нутого за интимным занятием, то гости просто впадали в ступор. Вот тогда местный начальник и подписывал с ними контракты и договоры, приговари-вая: «Живем пока хреново, но будем жить лучше. С вашей помощью, госпо-да».

Времена были перестроечные, советские догмы пересматривались, Елизов не вписывался в демократическую действительность, и я полез в библиотеку, начал листать краеведческую литературу. Я нутром чувствовал, что этот Елизов - самозванец, что он не достоин приклеивать свое имя к нашему го-роду. К тому же советская пропаганда – кино, песни, книги так ничего и не поведали ни о нем, ни о боях на Камчатке. Ни тебе «штурмовых ночей Спас-ска», ни «волочаевских дней». Все было воспето! Даже провалившийся тра-гический польский поход был возвеличен: «Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши штыки». А тут – тишина.

Не все даже знают, что советская власть на Камчатку опоздала на пять лет. Не каждый помнит, что Ленин настойчиво хотел продать полуостров амери-канцам. Какие тут партизаны! Надо было искать правду. Из первых уст.

И я полез в архивы, начал читать краеведческую литературу. И тут выясни-лось, что Георгий Елизов был не из семьи рабочего, как писали местные про-пагандисты, а его папа был капитаном парохода на Ангаре. А это уже верх-ний слой среднего класса. Сын богатеньких родителей. Служил Георгий Ели-зов в Николаевске-на-Амуре в крепостной артиллерии, где получил чин ун-тер-офицера. Там он включился в революционную деятельность, с увлечени-ем вел пропагандистскую работу среди солдат. Дивизион, в котором он слу-жил, отказался идти на фронт. В советском понимании - это было геройст-вом, хотя во всем мире считается предательством. Дезертир! И еще полк раз-агитировал. Писали, что Елизов участвовал в становлении Советской власти на Чукотке. Ну, было не так уж сложно – тогда там никакой власти не было, ни белогвардейской, ни красной, ни зеленой. Скорее всего, из всей власти там была одна фактория, где американские промышленники меняли собольи меха на спирт.

Потом молодой Елизов появился на Камчатке. Всего он на полуострове пробыл меньше года. Партизанское движение на Камчатке было скорее при-думано советскими историками, чем существовало на самом деле. Одни из бывших «партизан» так описывает «боевые действия»: «Наш партизанский лагерь стоял на Никольской сопке»… Уже смешно, это центр города. Со сто-роны моря – обрыв метров на тридцать, бежать некуда. Если бы белые хоте-ли ликвидировать партизан, он бы это сделали в два счета. «И вот мы с това-рищами решили захватить город и с оружием в руках стали спускаться с соп-ки. Вдруг увидели, как от японского крейсера отваливает шлюпка с воору-женными матросами. Ну, мы не стали связываться и повернули назад». Вот и вся борьба. Пишут всерьез, делятся воспоминаниями о героическом про-шлом.

Отряд белогвардейского полковника Бочкарева и японцы – это была реаль-ная сила, какие тут партизаны, какое установление Советской власти! По су-ти, красные и белые редко пересекались. Но однажды красные поймали боч-каревского подполковника, старика-интенданта. На Камчатке провиант было брать негде, кроме как на корякских стойбищах. И здесь долго работал «за-кон водопоя» - всем надо пить, поэтому на этом общем месте никто никого и никогда не жрет. И тут красные нарушили этот закон природы. Убили стари-ка.

А потом в селе Завойко состоялся Второй Чрезвычайный Петропавловский уездный съезд Советов, где партизаны порешали:

1. Объявить белогвардейцам, чтобы они убирались с Камчатки

2. Объявить японским милитаристам, чтобы они тоже убирались с Камчат-ки

3. Довести до сведения белогвардейцев и японских милитаристов о данном решении съезда.

 

Вот как-то так… С этим протоколом трое депутатов отправились к белым. Как говорится, лучше ничего не могли придумать. Была ли это коммунисти-ческая наглость или просто наивность на грани идиотизма – трудно сказать. Я предполагаю, что белые им ответили примерно так: «Все ваши протоколы, господа-товарищи, чушь собачья, никуда мы отсюда не уйдем, по крайней мере, пока сами этого не решим. А вы вот лучше скажите: куда нашего ста-рика-интенданта дели? Молчите? Тогда вот вы двое – пошли вон, а тебя, Ил-ларион Рябиков, попросим остаться. Не отдадите подполковника, тогда по Писанию поступим: «Око за око, зуб за зуб».

Старик-интендант давно уже был в лучшем из миров, и косточки в тундре волки сгрызли, возвращать было нечего. Через три месяца Рябикова вывели из кутузки и расстреляли.

Так появился Первый Камчатский Красный Новомученник. Не надо быть большим аналитиком, чтобы понять: вся эта видимость партизанской борьбы есть частная инициатива отдельных товарищей, Ленину Камчатка была про-сто не нужна. В воспоминаниях жителей той поры можно прочитать: «К нам заходили эти партизаны, мы хотели отравить их пирожками». И все это со святой простотой публиковалось в краеведческих материалах.

Про Елизова не было ничего сказанного до того момента, когда они (опять цитирую воспоминания партизан) не обосновались на Гнилом ключе (в Па-ратунке, на термальных источниках – там вода с сероводородом, тухлым яич-ком пованивает). И вдруг к ним пожаловали белые. «Белобандиты пришли за женами партизан Л. и Н.» Проще говоря, мужики пошли по бабам. Началась перестрелка. Елизов перебегал дорогу и получил пулю в живот. На второй день после ранения он умер. Все! Вполне возможно, что по Георгию Елизову стреляли в первый и в последний раз.

И этот персонаж стер с карты имя адмирала Завойко! А теперь сравним – что пережил и сделал Завойко. По маленькому камчатскому гарнизону (и по Завойко в том числе) били орудия англо-французской эскадры в составе трех фрегатов, одного корвета, одного брига и одного парохода с морскими пехо-тинцами количеством две тысячи шестьсот штыков. Всего же орудий у врага было 218 против наших 67 орудий на двух кораблях и семи береговых бата-рей. Там был шквал огня, была высадка десанта, штыковые атаки, там был ад.

В посмертной судьбе Елизова, сделанного героем, трудно найти историче-скую правду, да это и невозможно в силу отсутствия фактов, свидетельств, да и небезопасно это тогда было – правду искать, потому что правда давно была заменена коммунистической легендой.

Мне было гораздо интереснее сравнить две судьбы – Елизова и Завойко. Эти два имени носил по очереди наш маленький городишко. Оказалось, что у этих двух людей в судьбах, прожитых в разных веках, много параллелей.

Примерно в одно и то же время их испытывала судьба на верность присяге.

Завойко. Первый свой орден в 1827 году за участие в знаменитом Наварин-ском сражении мичман Василий Завойко получил… в 15 лет! Тогда на борту фрегата «Александр Невский» он командовал четырьмя пушками в нижнем деке и был Начальником первого капральства Первого абордажного отряда. Русский фрегат вел бой одновременно с тремя кораблями противника. Огонь «Александра Невского» был так губителен, что один турецкий фрегат был пущен ко дну, второй сдался. Завойко участвовал в его пленении.

Елизов в свои пятнадцать лет бросил учебу. Работал на прииске, болтался по Дальнему Востоку. Тогда были в моде книги Фенимора Купера. Наверное, он чувствовал себя ковбоем.

Примерно в том же возрасте, когда в своей жизни Елизов по сути дезерти-ровал, изменил присяге, Завойко в свои двадцать пять лет ушел в первое свое кругосветное плавание на транспорте «Америка». Шли до Камчатки. Потом один из мысов назовут по имени корабля Америка. В годы холодной войны это название почему-то поменяют.

Итак, примерно в одном возрасте они побывали на Камчатке – Елизов в по-исках приключений, Завойко – в ходе первой для него кругосветной экспеди-ции. И опять совпадут их возрасты, когда они появились на Камчатке во вто-рой раз. Только Елизов отсиживался на Гнилом ключе, а Завойко в 1837;1839 под командой опытного мореплавателя капитан-лейтенанта Е. А. Беренса на корабле «Николай» совершал кругосветное путешествие из Кронштадта к северо-западным берегам Америки, и судно заходило в порт Петропавловск, вернулось обратно в 1839.

В 27 лет Елизова прибрал Господь, а Завойко продолжал жить и служить России: строил, укреплял, исследовал. О том, что он сделал, написаны десят-ки книг. И напишут еще. Не будь даже героической обороны Петропавлов-ска, Завойко все равно вошел бы в историю как крупнейший строитель, ад-министратор и исследователь.

Честно говоря, мой простенький сравнительный анализ удивил меня самого. Я написал большой очерк и пошел к редактору.

Редактор был человеком маленького роста, а в силу этого, имел характер ужасно задиристый и независимый.

Я, появившись в этой редакции из геологии, еще сохранил дух фронды по-стоянное желание подначивать коллег. Буквально на следующий день в силу поэтического зуда я написал на редактора эпиграмму:

В маленькой газете –

Маленький редактор,

У него в клозете

Маленький реактор.

Для чего реактор –

Он и сам не знает,

Потому редактор

Целый день воняет.

 

Мои новые коллеги тут же донесли. Редактору, однако, эпиграмма понра-вилась. Мы подружились.

Пока редактор читал мой опус, я сидел и смотрел на него.

На Командорах он так же руководил местной «районкой», а прославился тем, что однажды охотился на кита. Как это? Да очень просто. Нашел старый алеутский гарпун, привязал к нему капроновый линь, а с другой стороны – связку пустых железных бочек. Главное было подойти на моторке к киту, метнуть гарпун и успеть выкинуть за борт бочки, чтобы уходящий под воду кит не утопил лодку вместе с этими «поплавками». Кит таскал его всю ночь, а потом… честно говоря, не знаю – или ушел, оборвав линь, или пал в чест-ном бою. А еще он отказался встречать Ельцина. Б.Н. прилетел на остров Бе-ринга и возжелал дать интервью местной прессе. А так как из всей прессы на острове был один редактор, то ситуация складывалась как в шахматах -патовая. Ельцин был единственный в своем роде, и редактор был единствен-ный в радиусе тысячи километров. Ельцин в свой период предсвадебного ухаживания за Россией. Весь поселок собрался перед взлетной полосой ма-ленького аэропорта. Цветы, трезвые алеуты, детишки с флажками. А редак-тора нет. А этот кремлевский дядя, как назло, спрашивает про него: «А где этот-то… понимашь… редактор?» Побежали к нему домой – нет, в баню – нет, кто-то догадался в редакцию заглянуть: сидит, что-то пишет и курит, как всегда. «Ты чего… да там все… да он про тебя спрашивал!» - «А меня никто на встречу не приглашал!» - «Так все же и так знали!» - «А я не все! Я редак-тор газеты!»

И мне было интересно – как поведет себя редактор в этой ситуации.

Редактор прочитал мой опус и начертал: «В печать!!!»

На следующий день вышла газета с очерком «Имя города нашего». Внача-ле нашего редактора вызвали к первому секретарю райкома, а потом и меня - ко второму, Геннадию Девяткину.

- Подрываем социалистические устои? – спросил Второй грозно.

-Да ну их, Гена, к такой-то матери! – сказал я искренне. – Имя хорошего че-ловека убрали с карты страны, а какого-то шалопая возвеличили. И что инте-ресно – в десяти километрах от нас деревня Николаевка, названная в честь государя императора, это название не тронули, а Завойко им помешал. Еще бы! Царский адмирал!

- Да ладно, не расстраивайся! – сказал второй секретарь. Он сам писал при-личную прозу, печатался и все понимал - и в литературе, и в жизни. – Кстати, тут на тебя в ЦК ВЛКСМ пожаловались, - вдруг добавил он.

- За что? За Завойко? Так быстро? – удивился я. – И кто?

- Да этот… Игорек…

- А-а… И что? И там недовольны, что я Завойко защищаю?

- Нет, по другой теме. Ну, мол, много ездишь по линии ЦК ВЛКСМ. Восьмое всесоюзное совещание молодых писателей… Девятое… Четвертое всерос-сийское в Пицунде… командировка в Магадан…

- Там мороз был сорок пять! Тоже мне курорт. Местные комсомольцы мне рассказали, как у них в Магадане по радио утреннюю зарядку транслируют: «Делай, падла, раз! Делай, падля, два!» Шутка такая.

- …лауреат Премии камчатского комсомола, а сам-то из ВЛКСМ вышел! Во как он тебя поддел! Прямо поддых!

- Ну и что! А целый агитпароход «Корчагинец» тоже не член ВЛКСМ, а тоже скоро лауреатом будет. А театр кукол? А у них там главный режиссер на Ка-рабаса Барабаса похож… Им тоже лауреата премии Камчатского комсомола дают.

- Да ладно, не заводись. Ну, из Москвы позвонили мне, я разъяснил – кто есть кто. Привет тебе передали. А Роман Райгородецкий сказал, что как только на тебя в ЦК КПСС пожалуются, сразу в Союз писателей примем.

- Спасибо. А что с Завойко решили делать?

- А ничего. Слишком дорого все менять: карты, бланки, паспорта, вывески и прочая, и прочая. Все же придется менять!

- Поменяли же в Ленинграде!

- Так то - в Ленинграде…

Ну, как всегда: а Камчатка от Москвы далековата.

 

И вот недавно на главной площади Камчатки поставили памятник Завойко. Большой. Красивый. Долждался… А вспомнит ли кто Жору Елизова? Не знаю. Так и будут думать: мужик с обрезом, кажется, партизан.

Я вот вспомнил о нем. Думаю, не всем это понравится. Но это правда.