Я славлю Уильяма Скотта,

Бездельника и обормота,

Который не стал героем, но душу не замарал.

Прошел он Бомбей, Калькутту,

Он каждую чтил минуту,

Пока капрал Преисподней

Не гаркнул ему: «Аврал!»

Когда собирались в стаи

Подонки, бродяги, сипаи,

И белому человеку сэр Киплинг осанну пел,

Когда наступало утро,

И снилась ему кама-сутра,

Он бросил монету мудро –

И в душу Восток посмотрел.

То время – бродяг и пиратов,

Клиперов, шхун, фрегатов,

Случалось – перед закатом вдруг с золотом сундуки,

И вот – в жемчугах посуда,

И россыпью изумруды,

А клады на зюйде, зануда, на острове Мертвой руки.

Наш Вилли от ветра был пьяный,

Три моря и два океана,

В сороковых широтах, ревущих как черти из снов,

Болтался на бом-брам-рее,

Чтоб землю увидеть скорее,

А там и страну из сказок – Индию и слонов.

Он думал, найдет в пещере,

В каком-нибудь диком ущелье

Свои золотые маски, пригоршни рубинов, алмаз…

Но служба при Пондешерре,

Там были одни лишь черри,

Как будто глаза индусок – сто тысяч смеющихся глаз.

Случилось все же однажды –

Праздник у махараджи,

Уильям стоял на страже и видел (тому не рад!)

Как крупный алмаз воришки

Из статуи бога Кришны

Украли и потащили на их королевский фрегат.

Потом, доходя до ража,

Ругался их князь, махараджа,

Он Вилли хватал за жабры, и даже грозил мечом,

Но тот перенес все стойко,

Мол, видел одну попойку,

Алмаза же не приметил, и тут он совсем не причем.

Их всех обыскали – пусто!

И был махараджа грустный…

И даже фрегат обшарив, да что там искать – ни души!

Лишь был на фрегате лекарь

И канонир – калека…

Кто знал, что калеке в рану врач тот алмаз зашил.

Потом рассказал Вилли,

Как в Лондоне парня убили…

И лекаря, и капитана, и тех, кто алмаз хранил…

А Вили все не находили –

Ни в море, ни на Пикадильи,

Алмаз же какой-то русский для Императрицы купил.

И понял наш Вилли – могли бы

Богатыми быть наибы,

Но детские были наивы – про золото в сундуках!

А тут подоспели наши

И битва под Вандиваши,

И Вилли в горячей каше… вознесся на воздуся!

Он понял, что мир рассекаем,

И даже героям-сипаям

Рубили головы стаей, как будто на Пасху гусям.

А Вилли наш выжил, и баста!

И в самую низшую касту,

Как судно уже без балласта, спустился на самое дно,

И стал он - не йог и не дервиш…

Ты понял всю жизнь, а все терпишь,

И круг своей жизни очертишь,

И с чертом - чадить заодно.

Познал гималайские зори…

Махатмы… блудницы в позоре…

Однажды на лепрозорий набрел и остался там жить…

И грязный индус сигарой,

Как пыткой, как божьей карой,

Проверкой на тары-бары…

Индус, пососав сигару, Уильяму дал докурить.

Он мог бы сказать: «Спасибо!»

Он мог бы позвать наиба,

Он мог бы без перегиба вскочить и удрать в туман…

Не мог он обидеть индуса,

Он тоже есть сын Иисусов…

Не надо быть скучным трусом,

Когда-то… придется и нам!

Я славлю Уильяма Скотта,

Бродягу и обормота,

Который не стал капралом, но душу не разменял!

Он видел весь свет Гималаев,

А выше их - что там бывает?

Ну, разве что адом и раем он просто наш мир измерял!

Санкт-Петербург, 04.03.18 г