Ничего не держит.  Она ушла. Банально. Записка – пахнет духами. Уехать – это всегда немножко умереть. Она. Теперь  у нее не имени, просто Она.
  А я просто Он. Не было прошлого, не будет будущего. Если Господь не подтолкнет. Время уходит. Тает. Как там, у древних греков – чудовище, пожирающее своих детей? Фу, какая шуршащая фраза… Впрочем, дело вкуса. Как-то итальянцев попросили отгадать – что означают русские слова «красавица» и «телятина». Они посоветовались и сказали «красавица»  - это такая шипастая каракатица, а «телятина» - нежная девушка.
  Она была нежной. Она… А кто Он? Неважно. Так кто пожирает своих детей? Вспомнил. Это Россия. Впрочем, любая страна пожирает своих детей. Кто-то – заботливо,  кто-то беспощадно. Сожрите меня нежно, я уезжаю. «По какой причине вы уезжаете? Политической, финансовой, медицинской?» - «По любовной».
  Он выбросил все. Оставил смену белья и пару рубашек. Маленький чемодан. Нет, врет. Сам себе врет. Осталась рукопись – семь толстых папок. С завязочками…тесемками… похожими на бретельки на ее «ночнушки»… Стоп. Ее нет.
  Погас свет. Есть огарок свечи. Теперь свет гаснет часто. Раньше страной правили большевики – расстреливали тех, кто не уехал. Потом – коммунисты, сажали тех, кто остался в американской зоне, а его выкинули. Потом к власти пришли повзрослевшие комсомольцы, они никого не выпускали. Сейчас, похоже, Россией правят бывшие детсадовцы – на одних горшках сидели.  У последних чаще, чем когда либо гаснет свет. Смешно? Смех хуже, чем боль.
  Темно. Воют собаки. Собаки дичают быстрее, чем люди. Но так же, как люди, быстро собираются в стаи. Что же еще осталось от нее? Запах. Запах долго не уйдет. Он сам уйдет от запаха.
  Что же еще? Ах, да… рукопись! И было сказано: рукописи не горят. Горят. А еще гниют на помойках. Листами рукописей выстилают полы, когда красят стены и потолок. Подтирают задницу… Лучше всего сжечь. Древние греки были правы, когда сжигали все, даже своих героев. Так как же называлось это чудовище… Забыл.
  Он взял свечу, зашел в ванную. Совмещенный санузел – унитаз, ванная, дровяной титан. «Душа – совмещенный санузел, где прах и озноб душевой». Андрей Андреевич…
  Да, надо сжечь. Он начал сминать листы бумаги, совать их в топку, потом поднес свечу. Запластало. «И пулею с плеча Стрелка случайного Погашена свеча, Свеча венчальная»…  За что его Господь лишил голоса в последние дни? Господи, лиши меня думать и чувствовать! Не лишает…
  Стало теплей. Но бумага сгорала быстро, приходилось спешить. Взгляд выхватывал куски текста, обрывки диалогов – что-то было жалко, от чего-то стыдно. Писать надо коротко. Короткий слог. Читатель додумает. Или нет… А портреты? А размышления? Писать надо так, как тебе удобнее, как тебе лучше пишется…
  Он быстро сбегал на кухню, принес последнее, что было из еды - початую бутылку армянского коньяка. Купила Она, прощаясь. Она знала, что он любит этот коньяк. Папа Хэм говорил, что когда пишешь или сражаешься, выпивать нехорошо. В этом есть эстетский привкус – «нехорошо». Не хорошо, но можно. Даже нужно. Особенно, когда сражаешься. Когда идешь в атаку, а пули рядышком чирикают.
  Он выпил пару глотков «Арарата», прямо из горлышка. Посуду он выбросил вчера, особенно хрустальные рюмки. Это были даже не рюмки, а меленькие хрустальные стаканчики, он в шутку называл их «патроны десятого калибра». Отстрелялся. Еще раз глотнул. Коньяк… огонь… он всегда мечтал о большом доме, о камине на первом этаже… А он бы сидел и читал рукопись. Но пока он учился писать, русских людей отучили читать.
 Он не хотел повеселить почтенную публику, а пытался найти дорогу назад, в тот старый мир, когда далеко не все покупалось за бабло. Кому-то же надо создавать новые миры, если этот мир несовершенен.
  Догорали последние листки рукописи. Краем глаза он уловил реплику литгероя: «Надо же что-то делать»… А что?
  И тут заворчал, забулькал титан. Хоть на что-то сгодилась его рукопись.
  И тогда он встал, быстро разделся, так же быстро помылся, все полотенца он выбросил, пришлось вытереться чистой занавеской. Потом допил коньяк и вышел из дома. В кармане был загранпаспрт, американская виза и два билета в аэропорт Даллеса. Не забыть бы выбросить второй билет, подумал он.
   Да, уехать, это всегда немножко умереть. Помяни, Господи, мою душу грешную, подумал он.

                Камчатка – Вашингтон- Санкт-Петербург