Пародия на публицистику Александра Колосова

   Говорить о том, что поэзия должна быть универсально-понятна и близка для любого круга людей, всё равно, что утверждать, что аспирин должен излечивать любую хворь – от банального насморка до дисциркуляторной энцефалопатии. Вся поэзия бардична, то есть написана для узкого круга посвящённых. Возьмем для примера наше «солнце», «наше всё», незабвенного Александра Сергеевича и его хрестоматийное «Мороз и солнце», ставшее впоследствии, с лёгкой руки неравнодушного к изящной словесности отечественного производителя, названием не по-зимнему горячительного спиртного напитка. Не притрагиваясь к спиртному напитку, прочтём внимательно.
       «Мороз и солнце; день чудесный!
       Еще ты дремлешь, друг прелестный —
       Пора, красавица, проснись:
       Открой сомкнуты негой взоры
       Навстречу северной Авроры,
       Звездою севера явись!»
   Зима, видимо, выдалась холодной, это ясно, но дальше мы находим полную бредятину, совершенно непонятную широкому кругу читателей. «День чудесный» – значит, на дворе уже день? Но Аврора – богиня утренней зари, что было известно любому лицеисту, от Дельвига до Кюхельбекера. Так всё-таки – день или утро?
   Вторая и третья строки вынесли бы мозги любому современнику Пушкина, если бы выражение о выносе мозгов было известно прогрессивной молодёжи того времени:
       «Еще ты дремлешь, друг прелестный —
       Пора, красавица, проснись…»
   С кем спит в этих строчках наш поэт – с другом или с красавицей? Вы скажете, Александр Сергеевич настолько уважительно относился к женщинам, что любую из них мог назвать своим другом, по аналогии с другим русским классиком Сергеем Есениным, который впоследствии называл своими друзьями и братьями собак и был весьма горд тем, что никогда их не бил по голове. Да, Александр Сергеевич тоже никогда не бил женщин по голове, тем не менее своими друзьями он их не считал. И в книге Виктора Кунина «Друзья Пушкина» среди поименованных тридцати друзей мы не найдём ни одной женщины.
   Тогда что же всё это значит? Какого прелестного друга пытается разбудить наш гений и почему в следующей строке называет его красавицей? А может быть, он пытается разбудить сразу двоих – и друга и красавицу?
   Напрашивается оглушительно-пошлый вывод о гомосексуальных и бисексуальных фантазиях автора – и уже любая из жёлтых газетёнок готова с восторгом подхватить и скушать эту жареную утку… Но давайте не забывать о том, что Пушкин писал не для всех, не для каждого, а для узкого круга посвящённых. И многое в его произведениях зашифровано.
   Мороз – это вовсе не зимний мороз, это холод самодержавия. Это скованность льдом несвободы всей русской интеллигенции того времени. И жить в этом холоде было уже привычно и даже, по-своему, комфортно. К тому же Пушкин уже тогда сам про себя понимал, что он – будущее солнце русской поэзии. Поэтому – мороз и солнце. Поэтому день всё-таки чудесный.
   Ну, а другом прелестным, являющим в своей развратной и сладострастной персоне в одном лице и мужское, и женское начало, поэт, разумеется, называет русского царя. Которому давно бы уже пора встать с ложа и открыть глаза на то, что происходит вокруг. И, подобно прозорливому Мишелю Нострадамусу, поэт предрекает российской империи полный крах, встречу с «Авророй» – тем самым крейсером, который впоследствии оставит державу в руинах.
   Вот что можно обнаружить в, казалось бы, незамысловатом стихотворении отечественного классика при вдумчивом прочтении.
   В нашем следующем исследовании мы рассмотрим, кого тремя строфами ниже Александр Сергеевич называет кобылкой бурой и почему через две строки он эту же кобылку величает нетерпеливым конём.