Ехать на симпозиум работников городского транспорта, что проходил в Нижних Подгузниках, кондуктор Телефаксов не хотел, будто предчувствовал недоброе. Да и друзья, не шутя, отговаривали, знаем, мол, мы эти командировки, знаем. Сам не заметишь, как рога на лбу вырастут. Потом хоть копыта отбрасывай. Но начальство строго предупредило: либо в Подгузники, либо по собственному желанию, или – или, выбирай. И Телефаксов выбрал первое, наивно полагая, что оно и есть наименьшее из двух зол.
   Всю неделю, пока он находился в отъезде, между симпозиумом и родным домом буйствовала стихия. Дождь, снег, магнитная буря, летающие тарелки… Вдобавок и нищие в поездах до беспредела озверели – ободрали Телефаксова как липку. Домой явился без гроша и без пальто.
   - Дорогой! Я жду ребёнка… - прямо с порога объявила ему жена.
   - От кого? – перехватило дыхание у обманутого мужа.
   Ответом ему была звонкая пощёчина – отчего, впрочем, его дыхание быстро выровнялось. Зато боевой дух мгновенно упал до нуля, и следующие девять месяцев Телефаксов провёл в глубокой депрессии, тщетно пытаясь угадать, кому конкретно он обязан своим нечаянным «отцовством».
   Претендентов, как он предполагал, могло быть только трое – те самые закадычные друзья, что перед поездкой намекали ему на последствия. Конечно, это свинство – подозревать своих товарищей в столь непростительном грехе, не имея, кстати, решительно никаких доказательств. Но, с другой стороны, никто, кроме них, о его командировке просто не знал, - куда же от правды-то денешься?
   И Телефаксов рассуждал так: если ребёнок будет с большим носом и рано научится деньги считать, значит, бухгалтер Костюхин напакостил. Если малец станет пиво флягами хлестать да на рыбалке круглые сутки пропадать, то не обошлось дело без электромонтёра Замантулина. Ну, а ежели негритёнок родится – тут уж как пить дать – скульптор Выпендриков поработал: его супруга ему постоянно негритят рожает, четыре штуки у них уже.
Наступил положенный срок. Появился положенный ребёнок. Хорошенький такой мальчик, голосистый, здоровенький. Вот только вместо глаз у него две лампочки от карманного фонарика были вставлены, да из затылка коротенькая антенка торчала. Причем антенка непрерывно дёргалась, а лампочки то наливались светом, то угасали.
   Совсем расстроился Телефаксов. На работу впервые не вышел. Загудел по-чёрному, да так, что под конец и пустые бутылки было ставить некуда.
   - Это как же, мужики? – вопрошал он своих приятелей. – Выходит, я теперь отец марсианина, так, что ли? Выходит, она, курва, в мое отсутствие с каким-то там гуманоидом, а? А я, как последний гад, на вас думал, хотел вам морды набить. Дайте, я вас поцелую, мужики!
   Самое удивительное, молодая мама вела себя так, словно не замечала никаких отклонений от нормы в их малыше.
   - У-ти, какие у Вовочки щёчки, - ворковала она над ним. – Чьи это у нас щёчки? Папины у нас щёчки. Чьи это у нас ушки? Папины у нас ушки…
   - Ты про глазки спроси, - ворчал Телефаксов, начиная, однако, понемногу приходить в себя.
   - А ты купил бы в магазине лампочек про запас, - советовала она. – Вдруг перегорят.
   И Телефаксов покупал.
   Постепенно он примирился с судьбой, даже вроде привязался к мальчонке. По ночам, если карапуз хныкал во сне, он на цыпочках подходил к кроватке, тихонько его качал. И благодарный Вовка сразу же успокаивался, лампочки гасли, а антенка сворачивалась и втягивалась внутрь. После этого Телефаксов обычно выкуривал на кухне сигарету, затем возвращался в спальню и, размышляя о странностях жизни, садился на краешек софы.
   Здесь, стараясь шуметь как можно меньше, он вынимал изо рта вставную челюсть – клал её в стакан, медленно откручивал правую ногу – ставил её в угол, осторожно снимал указательный палец с левой руки – прятал его в тумбочку. А напоследок открывал неприметную дверцу с левой стороны груди, вынимал свое искусственное сердце, заводил его специальным ключиком, что всегда носил на шее на шёлковом шнурке, вставлял обратно, ложился и забывался до утра.

1997 г.