 Vizma Belševica
(30 мая 1931 - 6 августа 2005)
Kamolā tinēja
Ap to mirkli, ap skatienu vienu
Savu dienišķo pavedienu
Tinu nakti un tinu dienu
Nu mans kamols ir gadiem biezs.
Kad jel reizi man pietrūks dzijas?
Kārtas šķiras un kārtas mijas.
Un tas mirklis - vai vispār bija?
Varbūt vienkārši izlicies.
Es vairs nezinu. Rokas kustas
Gadiem pierasta tinuma krustā
Nebijušā un neizjustā
Dzīves bijumiņš ietinies.
Мотая дней клубок
Перевод Сергея Окулова
Вокруг мгновений, вокруг взглядов мотаю,
Я своей жизни нитку мотаю,
Дни мотаю и ночи мотаю,
И клубок мой с годами крупней.
Когда закончу я мотать нитку эту?
Изменился оттенок у цвета.
Те мгновенья — когда-то и где-то,
Может, просто пригрезились мне?
Я уж не знаю. Я привычно мотала,
И всё то, что я не испытала,
От меня навсегда исчезало
Под рядами намотанных дней.
ANNO DOMINI 1621
Vēji trako.Vēji kauc.Rīga klusē.
Klusē akmens sienas kailās.
Klusē hiraldiskie zvēri.
Klusē torņi. Torņu galos
Gaiļi klusē.
Vēji ārdās.Vēji rēc.Rīga klusē.
Tā kā atslēga, kas klusē.
Kad ap dzelzi svīstot sitas
Paņēmēja pulss.
Jekarotājs vienmēr krīt.
Viņa asinis bruģa
Klusēs.
Vēji vēzē.Vēji sit. Rīga klusē.
Vienaldzība? Trulums? Gļēvums?
Nejautā. Tev neatbildēs.
Pārejošam vajag kliegt.
Taisnoties. Pierādit.
Перевод Сергея Окулова:
Ветры бесятся. Ветры воют. Рига молчит.
Молчат камни стен неприкрытых.
На всех гербах молчат звери.
Молчат все башни. Петухи на шпилях
Тоже молчат.
Ветры буйствуют. Рычат. Рига молчит.
Словно вещь какая, молчит.
Под ударами равномерными
Трещит железо.
Вступивший в бой падает.
Но его капли крови
Молчат.
Ветры размахиваются. Бьют. Рига молчит.
Равнодушие? Тупость? Ступор?
Не спрашивай. Тебе не ответят.
Временному надо кричать,
Что он прав. Доказывать.
Вечный может молчать.
Sadegusi balss
(Bille)
Šī Vizmas Belševicas dzejoļu kopa sacerēta, visticamāk, 1973. gada rudenī-ziemā. Spriežot pēc mapes, kurā teksti atradās, šeit lasāmais uzlūkojams kā fragmenti no lielāka, autores nepabeigta, līdz galam neizstrādāta kopuma. Mapē šie dzejoļi ir tīrrakstā un pēc kārtas, tiem seko dažādas piezīmes par 16. gs. Rīgas un Eiropas vēsturi, vairāku citu dzejoļu melnraksti un to varianti. No šiem tekstiem secināms, ka Bille bijusi lībiešu sieva, bārene, kuru uzaudzinājusi seno zinšu zinātāja Zāļu Baba. 1583., savas bojāejas gadā, viņa bijusi 33 gadus veca. Rokrakstā darba nosaukuma nav. Minētā perioda dienasgrāmatā parādās nosaukums „Bille”, taču tas zināma iemesla dēļ vairs nav izmantojams. Ievada rindām ir vairāki varianti, izvēlēts redaktoraprāt veiksmīgākais. „Sadegusi balss” ir vienkārši cikla pirmā dzejoļa nosaukums – pēc tā paša principa kā dzejas grāmatu satura rādītājos beznosaukuma dzejoļiem citē pirmo rindu. Interpunkcija vietām koriģēta, jo nešķiet, ka viena otra punkta vai komata trūkums tīšs.
Vizmas Belševicas 80. dzimšanas dienā dzejoļu ciklu pirmatskaņos Maija Apine, kad Ojāra Vācieša muzejā 30. maijā plkst. 18:00 tiks atklāta jubilārei veltīta izstāde, bet drukātā veidā tas būs lasāms nākamajā žurnāla „Jaunā Gaita” numurā.
Jānis Elsbergs
Сгоревший голос
(Билле)
Эти стихотворения написаны Визмой Белшевицей, скорей всего, осенью и зимой 1973-го года. Судя по содержимому папки, в которой эти тексты хранились, они представляют собой фрагменты большого произведения, автором не оконченного, и их последовательность не совсем ясна. В чистовой рукописи они идут подряд, их сопровождают выписки из истории Риги и Европы 16-го века, несколько иных стихотворений, варианты.
По этим записям выходит, что Билле Мáтера была ливонкой, во время чумы 1560-го года осталась сиротой, и её воспитала знахарка-травница (по-латышски — Залю Баба). В 1583-м году, когда она по-гибла, ей было 33 года.
В дневнике поэтессы за период осени и зимы 1973-го года есть название «Билле», но, поскольку позднее (1993 год) Визма Белшевица написала одноимённый роман, оно уже неприемлемо. Поэтому редакторы выбрали название «Сгоревший голос», которым озглавлен наиболее удачный вариант вступления. После вступления под общим заголовком «Anno Domini 1583» (Год Господень 1583-й) идут 14 стихотворений, из которых озаглавлено только два.
Правописание отредактировано, так как пропуски кое-где точек и запятых являются, видимо, следствием торопливости.
На странице Интернета этот материал был расположен сотрудницей музея Ояра Вациетиса Майей Апине. Журнал «Jauna Gaita» (Новый путь) к 80-летию со дня рождения Визмы Белшевицы планирует опубликовать эти фрагменты в майском номере 2011-го года.
Янис Элсберг (сын поэтессы)
От переводчика
Визма Белшевица (1931-2005) — одна из наиболее талантливых поэтесс Латвии. В 2-хтомнике «Советская поэзия» (БВЛ, 1977) представлены только Мирдза Кемпе и Визма Белшевица. Её стихи переводили такие поэтессы, как Вероника Тушнова, Лилия Осипова, Надежда Мальцева. Визма Белшевица известна и как переводчица стихов и прозы с русского и английского языков.
В 1993-1996 годах вышел её роман трилогия «Билле», о котором упоминает Янис Элсберг. Роман охватывает период с 1935 по 1953 год. В 1987 году Визма Белшевица за эту трилогию была выдвинута на Нобелевскую премию.
Когда я познакомился с этими фрагментами, то увидел, что девятое стихотворение не вписывается в общую последовательность событий. Там упоминается чумная эпидемия, и потому я вынес это стихотворение за рамки в качестве пролога (в оригинале я перестановок не делал). Основной материал идёт под общим названием «Год Господень 1583». Последнее стихотворение (в оригинале: Конец. Решение суда) я сделал эпилогом.
Сергей Окулов, июль 2011 г.
Čukst bijušās mājas, čukst bijušās balsis.
Viņš bija burggrāfs Niklāvs Eke, un viņa bija Bille.
Nāku klausīties. Pirmās nakts čuksts. Otrās nakts.
Divu ēnu satikšanās. Sirmgalvi, es jūs nepazīstu.
(..)
Sadegusi balss
Anno Domini 1583
Smagas kājas, smaga sirds.
Stāvas kāpnes rātskundzei.
Stāvu galvu nelaimē
Pati nāci – pati ej.
Pretī rātskungs. Zila guns
Zem baltiem uzačiem.
Kā glodene melna bize
Pāri plecu bēg no tiem.
Ķeru bizi, stūris sprūk,
Pabirst zāļu priekšautiņš.
Tiesas spriedējs, sārtā vedējs –
Tas ir viņš.
Šauras kāpnes. Rātskungs plats.
Nedod ceļu. Zobi spīd.
Ne man bija garām tikt,
Nedz ar zāles salasīt.
Zilas acis – zobens zils.
Manas melnas – krams.
Karstu dzirksti zobens deg,
Pret akmeni atdzisdams.
Karstu vilni ūdens zils
Pret akmeni melnu šķiļ.
Vai ūdens nezināja –
Aiz akmeņa atvars dziļš?
Mūžu stāvu, divus mūžus.
Smagas kājas, smaga sirds.
Rātskungs lēni garām paiet,
Zelta ķēde kaklā mirdz.
***
Verd, zaķi, burbuļos
Tavs vīra gods.
Vārās, vārās
Dzirekļa pods.
Sīpolu, driģeni,
Eļļas pili klāt –
Rātskundzei rātskungu
Dzirināt.
Man no tiem pelniem
Uguni šķilt,
Purva siekstai – rātskundzei
Ugunī silt.
Sārtu mēli aplaizās
Melnais pods.
Rātskung, rātskung,
Rauj tevi jods!
Kur tikai staigāju,
Ceļā vien
Zilu acu zibeņi
Krustām skrien.
Drasē tavs šķimelis,
Dižojies pats.
Ēnā aiz šķimeļa
Bendes rats.
***
Tumšu stīgu mīlas dzēriens
Vara krūkā salīst –
Lai nu kungu paša gultā
Kundzei atgriezt palīdz.
Tai kā teķi atklīdušu
Piedzenu ar stibu.
Krūka viegla.
Panest grūti.
Ko tad gribu?
Ak...
***
Odam tavā ausī būt,
Dadzim acī, ķirmim sirdī,
Zālei rūgtajai, kam tevi
Ik pa brīdim dzirdīt,
Lai tu nemelo pats sev.
Tavam „velns lai viņu rāvis!”
Tavai dusmai, tavai sāpei,
Vaiga notvīkšanai kaunā,
Nakšu melnai slāpei,
Lai nekur nav miera tev.
Lai tu ielās meklēt ej,
Acīm tirgus burzā klīsti,
Lai tu ieraugi un tirpdams
Izliecies, ka nepazīsti.
Un lai zini – tev ir bail.
Lai tavs gļēvums tevī gruzd,
Lai tu manu nāvi tīko
Tā kā pestīšanas stundu.
Tavi kalpi sārtu rīko.
Ugunskāre acīs gail.
Man – vai citai raganai?
***
Kārnā kuņa, mīlestība,
Akmeni tev kaklā!
Dīķī tevi, grāvī tevi,
Kuņa aklā.
Ko tu luncinies un laksties,
Ko tu smilksti?
Ne tās tīras rudzu maizes,
Maitas kaula pilksti.
Kāpēc viņu, balto aci,
Viņu, un ne citu.
Kādām drudža zālēm tevi
Lai es situ?
Vai es nomodā, vai sapnī,
Tās ir viņa rokas:
It kā lācis avenāju
Mani loka.
Ko es viņam novēlēju,
Pāri pašu nācis.
Mani, zāļu zinātāju,
Kas nu glābties mācīs?
Tā ir viņa karstā elpa,
Kas man sitas vaigā.
Aklā kuce, mīlestība,
Apkārt svešu sētu staigā.
Visas domas, visi soļi
Velk uz vienu pusi.
Tuvu gāju ugunij,
Pati apdegusi.
***
Kur tu esi, purenīt,
Uguns brūču dziedētāja?
Lai pār manu sūru sirdi
Tavi vēsie ziedi klājas.
Iesēdini, dievkrēsliņ,
Manu nakti zaļā kausā.
Visas tumsas izskatītas
Vaļā acīm, lūpām sausām.
Visas tumsas asinīs
Smagu karstu duļķi krājas.
Kur tu esi, zalkšu oga,
Asins tīrītāja?
Pieglaud zvanu dūnoto
Manām krūtīm, silpurene.
Naktis melnu sāpi sāp.
Kam tu mieru nenes?
Ko man ziedu spēki līdz,
Ko man zāļu zintis zināt,
Ja no visiem – mani vienu
Nejaudājat izdziedināt?
***
Un puķes aiziet, puķes novēršas
No manas sirds – patiesi jau tik melna,
Ka māteres un zaķpēdiņas bēg,
Vien paliek tās – no pekles un no velna.
Tu, joda puķe, špetnā driģene,
No ziedu rituļiem ar tumšām acīm skaties.
Tu, īve, pati kapā vedēja
Un kapa klājēja ar bēru kroņiem platiem.
Tu, velna roze, baltām ziedu taurēm,
Ko sirma nāve dienasvidū spēlē,
Tik klusi un tik maigi aizpasaulē
Tu aizdziedi ar drīksnu saldām mēlēm.
Tu, velna rutka smagā neatmaņa,
Ar nāves pulsu plankumainos stobros
Un trīskārt nāvi sēklās šķeltenās.
Tu, velna rāceni, ar savu sakni dobo,
Kur sprīža tiesā mūžu ieguldīt
Viens elpas vilciens... Apkārt mani klusums
Kā veļu mežā. Viegli būtu aiziet
No sūra nemiera uz saldu dusu.
Tik viegli būtu...
***
Ai, viegli, rātskundz, tavu elpu kuslo
Kā tīmekli pie sijas pušu raut.
Tik nezinīgi blakus manai rokai
Tu savu putekļaino dzīvi aud.
Tu šaudies. Rosies. Tīklu mīlestībai
Stiep nerimus starp savām dīkām dienām
Un nenojaut, ka pati nāve skatās
Ar melnām acīm tavā pavedienā.
Ai, viegli, rātskung, kundzes dzirai pielikt
Par vienu zāli vairāk... Salds būs miegs
Un salda nāve tā, ko mīlestības gultā
Tev mana roka neredzamā sniegs,
Pār tavu pieri vēsiem pirkstiem slīdēs.
Uz lūpām kavēsies, lai noslāpst vaids.
Par zāles tiesu niecīgu – un galā
Būs manas mīlestības dedzinošais naids.
***
Pusnakts stunda, rēgu stunda,
Tavu senu baili –
Nāk pret zvaigžņu gaismu palsu
Mātes drausmais kailums.
Liepu gatvei šķērsu gulstas
Nelaist mēri iekšā.
Kaila savu mīļo nāvei
Māte priekšā.
Vai tie mēra spārni klusi,
Vai tas vakarlēpis?
Salta pusnakts rasa krīt
Mātes klēpī.
„Māmiņ, celies, man ir bail!”
Mēmums kaklā.
Mātes acīs rasa krīt,
Acīs aklās.
Pusnakts stunda, rēgu stunda,
Atkal dūmu stabā
Stāv pie gultas otrā māte,
Zāļu Baba.
,,Kā no miesas mirušas
Dvēselīti vāju,
Mani mazu iznesi
Tu no mēra mājas.”
Labu sirdi, tīru maizi
Ar manīm dalījusi,
Kam no savas uguns nāves
Nedevi man pusi?
Tavas zāļu gudrības
Bārenītes pūrā.
Ko tu čuksti, otro māt,
Lūpām sūrām?
„Sīka liesma dzīvībai,
Lieli vēji nāvei.
Tu vēl stipra vējustarp
Liesmai sargos stāvēt?
Tu vēl zini – dzīves sargam
Paša dzīve nepiederēs.
Jeb vai sāki zelta liesmu
Savu cerēt?
Tu vēl tīra, kā tā lāse
Veļu puķes kausā,
Jeb vai miesas bula dzerta
Sausa?
Vēl tu skaidrām rokām, meit?
Vēl tu laba?”
Sīvos dūmos gruzdu lūpām
Sirdij prasa Zāļu Baba.
***
Purvu bridu, niedres lauzu,
... dumpja takās, aļņa pēdās...
No bajāra vairījos,
... no bārenes bēdas...
Nebij purvu pusbridusi
... kam tie soļi, zinu pati...
Satikos bajāriņu.
... nācu viņu satikt...
Tā, kā nenāk sacīt – jā,
Nācu sacīt viņam – nē.
Bēgu viņa, dzinos viņa
Sacīt – nē.
***
Melna kaķe mazgājas,
No tālienes tautas nāk.
Nomazgājies, melnā kaķe,
Nu mūs abas dedzinās.
Vai tev nebija, kur pieklīst,
Kā pie manām bēdu durvīm
Jeb vai glūņas ķepām zagies
Uzdot burvi?
Nomazgājies! Ilgi nāca,
Ilgi garām – nu ir klāt.
Ne vairs delnu spiest pie kakla,
Baiļu šalkas klusināt,
Ne vairs ieklausīties naktī,
Sirdij dunot, soļus skaitīt
Reizi šo vai reizi citu.
Ne vairs gaidīt.
Miers
„Labvakar, Sātu Kriš!
Re, tu arī, Laķi?
Nebij viegli tavu dēlu
man no stārķa saķert.
Siļķu Juri, kā tavs kāss?
Zāles palīdzēja?
Neder tev pa naktīm staigāt
Un vēl tādā vējā.
Neskatieties grīdā, brāļi.
Es jau gatava. To valgu
Varat nesiet man ap rokām.
Neaizbēgšu. Man vienalga.”
***
Tur tu ūdens malā stāvi,
Tur tu – ūdens atspulgā.
Pāri manai gremdēšanai
Un zem tās.
Nu es kaila tavā priekšā
Tāda, kā tu manis salki.
Krastā – rokas sastingušas.
Dzelmē – trīc.
Tajās trīcošajās rokās
Tagad bende mani gulda.
Tas ir glābiņš – tavās rokās
Dziļi grimt.
Pūlis nošalc. Asins lāse
Tavās baltās lūpās uzsprāgst.
Ragana pa ūdens virsu
Lidinās.
Trīsreiz gremdē. Trīsreiz negrimst,
Un tu zini – kāpēc negrimst.
Kāpēc labāk sārts un kāķis
Nekā rokas tās.
Beigas. Rātes lēmums
Tā sieva, Māteru Bille,
Ar velna palīgu acīmredzamu
Neatzinās ne kāķī vilkta,
Ne uz svelotām oglēm dedzama,
Ne spāņu zābakā žņaugta,
Ne kaitētām lūkšām plosāma.
Pekles ķēniņa kūdīta, nedevās
Uz grēku nožēlu grozāma,
Un tālab pēc rātes lēmuma
Un Dieva tā Kunga prāta
Vakarrīt tirgus laukumā
Kā Ragana sadedzināta.
Визма Бэлшевица
Сгоревший голос
(Билле)
перевод Сергея Окулова
Вступление
Был шёпот домов, голосов чьих-то шёпот.
Он был бургграф Никлавс Экке, а она была Билле Мáтера.
Я послушать пошла. Шепчут. Первую ночь. Вторую.
Повстречались две тени. Седовласые, я вас не знаю.
Пролог
Полночь ― призраков пора,
Время первобытных страхов.
Синяя в лучах луны,
Женщина идёт нагая.
Даже липы не смогли
Преградить чуме дорогу.
Голая навстречу милой
Смерти женщина идёт.
То ли филин пролетел,
То ль чума крылом махнула…
Женщина в траву упала,
Моется росой студёной.
«Мама, поднимись, мне страшно!»
Мать не отвечает.
Капает в глаза роса,
А глаза уже не видят.
Полночь, призраков пора.
В клубах липового дыма
Ты опять стоишь над мёртвой ―
Мать вторая — Залю Баба.
«Слабенькую душеньку,
маленькую, вынеси
ты из плоти умершей,
из чумного дома.
Добрым сердцем, свежим хлебом
ты всегда со мной делилась,
а смертельного огня мне
не дала и половину.
Сироте я передам
свои знания о травах.»
Что ты шепчешь, мать вторая,
Горькими губами?
«Крохотное пламя жизни
легко тушат ветры смерти.
Сможешь ты сразиться с ними,
пламя жизни отстоять?
Ты же знаешь, что своя жизнь
стражу не принадлежит.
Думаешь, что ветры смерти
твоё пламя не задуют?
Чистая ты, как роса
на цветке в загробном мире,
или плоть твою уже
зноем иссушило?
Хочешь дочкою мне стать,
хочешь, моя милая?..»
Тихо с сердцем говорит
Травница-знахарка.
Anno Domini 1583
* * *
Тяжесть в сердце, тяжесть в ногах.
Ступени к ратманше вверх ведут.
Вот две фигуры несчастных стоят.
Как пришли — так и прочь уйдут.
Навстречу — ратман. Синий огонь
Из-под бровей белёсых.
Длинными змейками по плечам
Струятся чёрные косы.
Мой передник выпал из рук,
Запас травы рассыпался весь.
Председатель, командующий костром?
Да, так и есть.
Лестница узкая. Ратман широк.
Не даст пройти. Синий зуб блестит.
Не надо мне было траву собирать,
Не надо было мимо идти.
Два синих глаза — две молнии синих.
Чернота моих глаз — кремень.
Искрой пробить эту черноту
Не сможет грозная тень.
Ратман мечет против камней
Горячие волны синих вод.
Разве вода не знает, что
Камень легко сквозь неё пройдёт?
Жизнь стою. Две жизни стою.
Свинцом налилось всё тело.
Ратман тихо мимо прошёл,
Цепь златая на шее блестела.
* * *
Заяц, кипит твоя
Мужская честь.
Варится, варится
Заячья месть.
Луку брось, белены,
Масла подлей, —
Ратманше ратмана
Потчевать ей.
Из углей надобно
Костёр раздуть мне,
Кикимору ратманшу
Согреть в огне.
Ложь разрастается,
Костром горит.
Ратман, ратман,
Бес тебя дери!
Куда бы ни пошла,
Он тут как тут.
Синих глаз молнии
Крест-накрест бьют.
Скачет, бахвалится
В лесу косой.
В тени за ним катится
Казни колесо.
* * *
Я любовного напитка
Полный кувшин лью, —
Барыне вернуть поможет
Барина в постель свою.
Как заблудшего барана,
Загоню в ограду.
Кувшин лёгкий.
Нести трудно.
Что мне надо?
Ах!..
* * *
Чтоб комар тебя заел,
Сердце чтоб жуки точили,
Чтобы желчь твои уста
Каждую минуту пили,
А не лги же сам себе!
Чтоб горел ты от стыда,
Чтобы злобно выл от боли,
Кричал: «Чёрт её возьми!»,
Чтоб покоя даже в поле
И в лесу не знать тебе.
Чтоб искал в людской толпе,
Всё на свете проклиная,
Чтоб. увидев, онемел,
Притворившись, что не знаешь,
Страх чтоб овладел тобой.
Пусть безволие в тебе
Жарким пламенем пылает.
Вон уже дрова таскают
Слуги на костёр большой
Для меня.
Иль для другой?
* * *
Камень бы любви слепой
Привязать на шею!
Утопить в пруду, в канаве
Поскорее.
Что ты ластишься ко мне,
Что ты ноешь?
Из гнилых костей мука
Не станет ржаною.
Почему же не другой,
А он, белоглазый?
Ну какой травою мне
Одолеть заразу?
Я во сне и в яви вижу:
Его руки смело,
Как медведь малинник, мнут
Моё тело.
Пожелать мне, пусть его
Любовь тоже мучит?
Меня, травницу, любовь
Кто лечить научит?
Его жаркое дыханье
Грудь спалит мне скоро.
Ты, любовь, слепая сука,
Ошиблась забором.
Мысли мечутся, а плоть
Уж к нему шагает
Броситься в костёр любви, —
Пусть дотла сжигает.
* * *
Где вы, лютики-цветки?
Вылечить ожоги надо.
Остудите моё сердце
Ваших лепестков прохладой.
Ночью, молочай, меня
Посади в ковёр зелёный.
Все глаза я проглядела,
Сохнут губы у влюблённой.
Темнота в кровь налила
Грязи чёрной и тяжёлой.
Только где, чтоб кровь очистить,
Взять мне ягоды ужовой?
Помоги мне, сон-трава,
Исцели больные груди.
Чёрной ночью боль сильнее.
Ну когда покой мне будет?
Если всех цветов и трав
Силу воедино слить,
Может быть, тогда смогу я
Свою душу исцелить?
* * *
Но отворачиваются цветы
От сердца моего. Наверно стала чёрной,
Коль богородская трава с пустырником бегут.
А что остались — все из пекла и от чёрта.
Вот плод бесовский — злая белена
Из круглого цветка глазеет, как живая.
И тис, которым богачам гробы,
Чтобы не гнили, сверху покрывают.
И роза чёрта с белым стебельком,
В её бутонах в полдень смерть играет.
В загробном мире еле уловимо
Её смертельный аромат благоухает.
Вех ядовитый, чей приятный сок
Одною каплей вызывает сон тяжёлый,
А в семенах созревших смерть живёт.
И репа чёртова, чей корень полый
В одно мгновенье ока вас убьёт,
Даже вздохнуть не даст…
Вокруг меня так тихо,
Как в царстве мёртвых. И совсем легко
Уйти от беспокойства в забытьё.
Уйти от лиха
В вечный покой…
* * *
Ай, ратманша, легко своим дыханьем
На потолке тенёты в клочья рвёшь,
Не чувствуя, что я твоей рукою
Вожу, когда жизнь пыльную ты ткёшь.
Ты суетишься, мечешься, пытаясь
Любовь дырявой сетью изловить,
Не ведая, что смерть уж смотрит, где бы
Ей перерезать твоей жизни нить.
Ай, ратман, госпоже легко в напиток
Траву добавить… Ты уснёшь тогда,
Потом умрёшь, и на любовном ложе
Моя рука невидимо подаст
Лбу твоему желанную прохладу
И рот зажмёт, чтоб заглушить твой стон.
Пусть будет суд мне. Ненавистью жгучей
Любовь в моей душе заменит он.
* * *
Цаплею, тростник ломая,
… у лосей тропа готова…
Слуг боярских сторонясь.
… от горя людского…
Цапель, что ль, болоту мало, ―
… куда путь мой, сама знаю…
Захотел боярыню?
… встретиться должна я…
Чтоб он не подумал «Да!»,
Я скажу при встрече «Нет!».
И бегу я, задыхаясь
Сказать НЕТ.
* * *
Чёрный кот стал умываться ―
Значит, гости к нам придут.
Чище, котик, умывайся:
Скоро нас с тобой сожгут.
Почему ко мне прибился?
Или ты принёс мне горе,
И колдунью слуги церкви
Схватят вскоре?
Умывайся. Долго ищут ―
Отыскали наконец.
И дышать уж легче стало,
И совсем не страшно мне.
На день раньше, на день позже…
И в душе я даже рада,
Что теперь гостей ночами
Ждать не надо.
Спокойствие
«Добрый вечер, Сытый Криш!
Здравствуй, Имант Скрина.
Выпросилп для тебя я
у аиста сына.
Как твой кашель, помогла
тебе травка, Юрий?
Что ж ты шлялся по ночам
да в такую бурю?
Не смотрите, братцы, в пол.
Я готова. Лишь одно
попрошу: вязать не надо.
Не сбегу. Мне всё равно.»
Погружение
Ты стоишь у самой речки,
Твой двойник ждёт под водой,
Чтоб меня в свои объятья
Там принять.
Голою меня увидеть
Ты хотел ― смотри теперь.
Ты застыл, ― в воде двойник твой
Весь дрожит.
В те трясущиеся руки
Меня бросят палачи.
Твой двойник меня утопит
И спасёт.
У тебя кривятся губы,
Зрители вокруг шумят:
Ведьма пробкою всплывает
Из воды.
Вот и в третий раз всплываю,
И ты знаешь, почему,
Почему в костёр ― желанней,
Чем к тебе в постель.
Конец. Решение суда
Та женщина, Мáтера Билле,
Хотя щипцами ей рвали тело,
Хотя её кошкой железной били,
Хотя от углей она обгорела,
Хотя в испанский сапог обувалась,
В пособничестве дьяволу не призналась,
И, владыкою Ада подстрекаема,
В грехах, к сожалению, не раскаялась.
А потому по решению суда и Господа
И нашего короля волею она
Вчера утром на рыночной площади
Была признана ведьмой и сожжена.
|
