Когда-то и он был ребенком, шалил. В те юные годы его представления о добре и зле были схожи с детской сказкой, которую читала по вечерам мама. Он был, как все, хорошо учился, любил книги с умными загадочными словами…

 …Он любил и был, как считал, любимым, радовался каждому новому дню. Иван Покрышкин, высокий мужчина с чуть загадочным лицом, был не похожим на тысячи мужчин, встречавшихся Ольге. Однажды он остановился и впился в нее пронзительным взглядом, наблюдая за ней через толстое стекло витрины, смотрел за тем, как ее ловкие руки делают  прически в салоне парикмахерской.

Она думала, искоса посматривая на мужчину, не сводившего с нее взгляда.

       "Высок, привлекателен, смуглолиц, как будто только вернулся с отдыха на Крымском побережье… Да что я попусту голову себе забиваю… Не обратит на меня внимания, пройдет мимо”. 

  Не прошел, остался Иван. Стали жить вместе. Жили дружно, пока не случилась беда, а потом пришло еще горе.

        Он  стал одинок не из-за потребности своей души или злого влияния "зеленого змия”, (он был совестлив, чтил семью), случилась беда по стечению неблагоприятных обстоятельств. Он стал никому не нужным, когда умерла жена, его избранница. Последние пять лет он кормил её с ложки, потому что какой-то подлец /иного слова не подобрать/ сбил ее машиной на пешеходном переходе. Сколько боли он испытал, видя ее страдания, ее угасающий взгляд! На протяжении этих горьких пяти лет он просил Его, чтобы спас, помог…

              -О, Боже! Не дай ей умереть! Дай сил ей, дай Твое, благое исцеленье...

Просил, но истово ли, искренне ли не стоя на коленях, а как-то впопыхах, забывая слова молитвы. Хотя надежда все же была в его душе, но сколько не питай надежду, рано или поздно она зачахнет, умрет.

    Потом, когда его жены Ольги не стало, он заболел. Болел тяжело, почти распрощался с жизнью, но благодаря крепкой вере/в свое дело/, выжил, окреп. И тут случилась новая беда: дочь Мария, которую вырастил, любил, с которой пылинки сдувал, предала, выписала его из квартиры, да еще своего сожителя надоумила избить отца…

       Он ушел, забрав с собой все то, что было создано его мыслью и пером, сидя у изголовья прикованной к постели любимой женщины. Все его добро поместилось в обычном чемодане, да и тот отобрали подростки, хозяева ночного города, и на его глазах выбросили рукописи, сочтя их обычным хламом. Когда он склонился над своими  работами, разбросанными на земле, из его глаз потекли слезы…

Иван рыдал, вытирая грязь с каждого листа, с каждого еще не родившегося, не увидевшего литературный свет "ребенка”. Куда пойти? Как жить? Мысли, чувства и снова мысли. Глупые и грустные, обнадеживающие и шаткие, но бесполезные и пустые в безразличном мире человеческих существ.

       Работал, подметая тротуары, чистил, скреб, делал все, не имея крыши над головой. Милиционеры его не трогали, было в нем что-то, что не позволяло  им распускать руки. Только говорили презрительно: "Да что с него, бомжа взять!”

 Бомж! Подлое слово, придуманное подлым человеком. Просить жилье не просил, хотя найти пытался. Только придет в ЖЭК, войдет в кабинет, посмотрит, вздохнет и уйдет молча.

На кладбище, где лежит его любовь безлюдно, тихо, мрачно. Ржавые каркасы венков, облезлая краска на крестах. Взглянул на могилку любимой, прочел: »В ином мире будем вместе…».

«Все просто…Фортуна отвернулась, удача ускользнула, а любимая…ушла ».

 Зимой было худо. Из теплых подъездов гнали взашей, не разбирались, кто и что. Подростки били ногами, всячески унижали - так развлекались. Иногда добрые люди пускали на ночь в холодный "предбанник” учреждения. А утром, насквозь промерзший, он шел зарабатывать на кусок хлеба, а еще на бумагу писчую, пахнущую прошлой, далекой жизнью.  Наконец-то он получил кое-какое жилье: темную комнату в полуподвальном помещении. Благодарил толстого, и, как казалось, брызжущего жиром начальника ЖЭКа Илью Сергеевича, но радости в глазах не было. Старая, разбитая мебель, металлическая кровать, умирающий цветок, и он, такой же умирающий старик со своим бумажным богатством. Рядом с домом, где он теперь жил, была церковь, которую он начал посещать. Придет, посмотрит в Лик Господа, помолится неумело, и – «домой”.

       Так проходили дни, недели, годы…

  …В комнате, где он проводит остаток своих дней, темно. Здесь он знал практически все до мельчайших деталей. Там, в углу, среди увядшей листвы, нечто живет отдельной от него, самостоятельной жизнью/так ему видится/. Застывшим взглядом оценивает происходящее, но страха, который преследовал его в последние годы жизни, нет. Воображение рисует нечто такое необычное, что хочется взять чистый лист и записать…Написать непременно о том, что…гложет столько лет. Он, словно смотрит внутренним, третьим глазом - что существует у таких как он зрелых мужчин, потерявший веру, жилье, потерявший семью и главное чем жил - свои труды.

Прошло немало лет с тех пор, когда он лишился жены, крова, дочери, и сейчас, глядя на ночную, кажущуюся мертвой комнату думает о прожитой им жизни, сравнивая прошлое с настоящим.

         Как было тогда, и как сейчас! Как грустно осознавать себя одиноким стариком, сиротливо уткнувшегося взглядом в темноту, теребящим пожелтевшую, подобранную в парке газету. Как трудно видеть лица счастливых, полных забот, "живых” людей - таких, каким был сам. А теперь он умер для этого мира. Уехать? Куда? Воскреснуть? Зачем и для кого? Для тех, кто его пинал, обзывал старой развалюхой, топтал ногами в то время, когда был еще "жив”? Ведь в сегодняшнем мире ничего не изменилось. А что он хотел? Видеть улыбающиеся лица и среди них - себя? Куда отправиться, в какую сторону, и где так называемый "тот мир”, о котором говорят?                                                                   

         Во дворе церкви, где он часто бывал, у него возникла мысль совершить самый глупый в своей жизни поступок. Сколько прожито, а, сколько предстоит прожить/кто знает/ и, может, он будет сожалеть, об этом дне, как сейчас сожалеет о том, что ему было дано и что уже потеряно. В одной ладони держит коробку спичек, а в другой - смятый лист бумаги. Еще секунду назад он был девственно чист, а сейчас готов стать первой "ласточкой” в процессе уничтожения всего того, на что истрачены долгие годы:

                      -Сколько раз я просил Тебя, сколько раз я, преклонив колено, говорил Тебе о том, что засело во мне камнем, сколько раз каялся в своих прегрешениях. Услышал? Нет, не услышал, не обратил Свой взор на меня, песчинку в созданном Тобой мире. Зачем мне дар, который лишает покоя и не дает удовлетворения? Зачем мне дар, который принес  сердечную муку, душевный разлад, бессонные ночи? Зачем мне дар, плоды которого пылятся, не передаются миру, не приносят пользы? Почему кажется бессмысленным и ненужным то, что сегодня рвет жилы, готовое завтра выплеснуться на бумагу?

        Иван продолжает шептать слова, которые распирают грудь, перекрывают дыхание, бередят душу:

                 - Зачем я жил? Зачем пришел в этот мир, если все пронеслось мимо, не воздав мне благою старостью?  

   Иван зажигает спичку, смотрит на неровный огонь, нервно улыбается. Спичка догорает, обжигая пальцы, но он не чувствует боли, как не слышит того, что происходит вокруг. Он где-то далеко, в своем мысленном омуте, в том состоянии, которое когда-то назвал с усмешкой: "безумной страной”.

                -Моя душевная боль- это просто боль, это не то, что достойно Твоего внимания, Господи?

 Он в том состоянии, что не слышит ответные слова: 

                -О, сын мой стань, остановись. Не делай опрометчивых шагов. Остановись, и душу, извлечешь ты из оков. Спроси ее, не холодно ли ей когда твой разум к разрушению ведет… В борьбе за жизнь ты не теряй мудрости душевные позывы…Ты им дорогу в сердце проторяй, и Я, не потеряю в тебе истинного сына… 

…Мысли перескакивают с одной на другую: « Возможно, я не так что-то понял и не в то поверил? Возможно, построил призрачный дом, в котором нет места даже для меня одного?”

Давно высохли слезы, утих поднявший клубы пыли ветер, но не проходит душевная мука. Страдания душевные болезненны, они изматывают, источают силы. И вот итог. 

   …Иван понимает, что поступает против своей воли. Он не хочет, чтобы все, что создано им ценой больших усилий, сгорело. Он с сожалением смотрит на тлеющий огонек, пробивающийся сквозь ворох мятой бумаги, который неожиданно вспыхивает ярким, всепожирающим пламенем. Не слыша его мыслей /возможно, по неумолимому решению Небес/, разгорается костер, в котором гибнет все то, на что ушли годы. Глупо? Конечно, глупо, но в этом нет его вины. Так думает Иван, застывший, очарованный огнем.

        Он стоит молча, не делая ни малейшего движения, ни единой попытки спасти то, что так дорого его сердцу. Наверное, так было угодно Господу, ведь ничего не происходит без Его позволения. И не вспыхнут глаза интересом, и не будет ночи напролет сидеть за столом, прокручивая в мыслях, переживая яркое действо, в которых был главным действующим лицом. И не оправдается… И не узнает, что не все в этом мире продается и не все дается легко…Иван забыл, что есть простые, сошедшие с Его уст слова: "Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят”. Только зачем все это ему?.. Прости. Не ведал, что сотворил…

       Но… Вздохнул огонь в последний раз, и погас. Листы, подсвеченные еще живым пламенем, спешили показать Ивану то, что исчезало навсегда.

       Иван не знал, что за эти минуты стал седым…как пепел сожженной только что жизни...

       Поднял глаза…

       Он уже дома, в своей комнате, с оживающим медленно, но  старательно цветком. Цветок передумал умирать, благодарно отвечал на уговоры не оставлять его, Ивана, совсем одиноким на этой равнодушной чужой душе, земле. Нечто, существовавшее рядом, пугая Ивана, превратилось в тень от висевшего на шпингалете окна халата. Понятно и не страшно.

    Иван включает свет, ставит чайник на плиту, смахивает крошки со скатерти, достает из посылочного ящика, стоящего под кроватью…стопку белоснежных листов. Из небольшого школьного пинала, достает ручку. Несколько секунд невидящий взгляд покоится на цветке, у которого потянулись два отросточка, как две детские руки. Исходящее от этих "рук” тепло для души Ивана особенное. Рука, послушная воле не Ивана, наверное, написала название: Воскрешение.

       Этот рассказ о старухе, совершенно одинокой, живущей в покинутом людьми хуторе и был началом возвращения удачи, успеха Воскрешения души, так тянувшейся к Господу…

Не мог Отец этого не заметить! 

Воскрешение…

               Легко соврать в такие минуты, от которых ты не зависишь. Если верить древней старухе, прожившей долгие, порой нерадостные годы, это- правда. Но ложь ложится тяжестью на душу, и она об этом знает. Возможно, что ее ложь, это- попытка изменить свое существование, а, возможно, это самообман, часто присущий старикам.

 Сейчас, когда все кажется угрюмым, серым и тоскливым, она, сидя у своего покосившегося и вросшего в землю домика, мечтает об одном: чтобы ее кто-то забрал отсюда. А еще лучше… Туда, где виднеется смотрящий в небо холм, до которого ей не дойти. Как не найти конца-края прожитым годам. Серые дни, полные апатии вечера, и она, одна, на заброшенном людьми хуторе.

  Она смотрит на строгий лик Спасителя, думает о неизбежности смерти и того наказания, что последует потом. Потом - это когда она предстанет перед Его очами, и Он спросит ее строго: "Раба ли пришла? Грешница?”

       Когда она была маленькой девочкой, часто смотрела на икону и просила ее: "Дай…Дай мне сладости, дай мне денежку…Дай…”

 Никогда кроме слова "дай”, она не произнесла ничего другого, обращаясь…к Нему. В ее словарном запасе и не было иных слов.

 Но спустя годы, из-за своей неразговорчивости, из-за отношения к людям, из-за старости, устав, она просила Его об одном: "Дай мне умереть…Забери!”

  Смерти Он не дал. Он наказал строго, и, как ей казалось, жестоко: Он заставил ее и дал возможность жить. Она жила убаюканная старостью, прожила долгие годы, пережив всех своих ровесников, но только сейчас, когда ей исполнилось больше ста, взмолилась по-настоящему:

                -Не могу больше жить! Слышишь? Не могу! Забери меня отсюда…или лучше дай умереть. Не могу…

Спустя годы, те же слова.

    …Прислушиваясь к тишине, надеялась услышать хотя бы намек на ответ. Нет ответа! Гулкая, сжимающая сердце, тишина. Разве мог Он сказать что-то, глядя на нее, да впрочем, зная ее лучше, чем она знает себя. Конечно, нет. Определенно в ее просьбе была скрыта ложь: естественное ее состояние, / с которым она родилась? Та ложь, с которой она прожила жизнь?/, пережила стольких, отдавших ей сердце, мужчин. Только сейчас все было искренне: она хотела умереть. Ей скверно. Ей плохо в каждом новом прожитом дне. Правда, бывают дни, когда она чувствует в себе силы, но эти дни так редки и так безнадежны для нее, что она о них не вспоминает.

       …Черная беспросветная тьма ее не пугает - она не боится тьмы. Тьма- это, пожалуй, то, о чем она думает каждый день, каждое, вновь родившееся утро. Что есть тьма? Однажды она взглянула в пропасть, где зияла непроглядная тьма. И что? Что-то изменилось в ее повседневной жизни? Ничего. Так зачем ей бояться того, о чем она давно имеет собственное представление? Бояться Бога? Да, это действительно страшно, но боится не Его, а того, как Он встретит ее Там, где стоят огромные весы с двумя чашами. На одной чаше -добро, на другой- грехи.

   Мысли проснувшиеся вместе с солнцем снова и снова взывают:” Отче! Пресвятая Богородица, взгляните в мою сторону, дайте мне уйти тихо и незаметно. Сейчас. Именно сейчас, заберите меня и мою душу, я устала. Я так устала за прошедшие годы… Я, извелась, играя с собственной бессмертной душой, гневя Вас, и лелея грех. Я- истая грешница!”

На короткое мгновение она замирает, вытирает сухие, трясущиеся губы и произносит:

                  -Неужели Ты не хочешь забрать рабу свою, освободив место для другой, более чистой и праведной жизни?

Невольно оглянулась, как будто Тот, к Кому она обратилась, стоял за ее спиной. Мысли снова и снова кружат ее седую голову, но теперь она думает не о Нем, а о том времени, когда порхала бабочкой в этом непростом мире и когда жила вольно, не оглядываясь назад.

     " Когда же это было? - старуха прикрывает глаза, наконец-то вспоминает. - Когда вернулся Степан, и когда я впервые его поцеловала. Надув щеки, я ждала от него чего-то такого, о чем могла мечтать, но не могла выразить словами”.

Она помнит его широкоскулое, румяное лицо, его кудри, его глаза, в которых она тонула…

  …Ее ноги, едва передвигая иссушенное жизнью тело, тянут ее к дому, к убитой временем избе, где она прожила все годы. На подворье, где все изломано, сгнило, где нет живой души, тихо. В душных, тесных комнатах, в темноте она ложится на деревянный настил, приготовленный ею для собственной кончины. Едва слышно произносит:

                   -Я жду!

Вместо долгожданного прихода смерти, ее уносит в долгий сон, в котором она просит Его об ином:

                  -Верни мне, Господи, часть моего утраченного здоровья. Верни мне  мое нерастраченное счастье. Верни мне моего Степана.

 Спустя час, проснувшись, обращаясь к Нему, просит: "Положила в гроб все фотографии, все крестики, а их -два. Мой крестик и Степана. Я готова... Так сколько мне ждать?”

    И снова самая гадкая пора суток - ночь, с ее бессонницей, в которой она слушает шелест листьев за окном, тихое шуршание тараканов в печи вспоминает о прожитой жизни.

Сон. ...Светлое, такое радостное воскресенье: Цветущие яблони, хуторские кривые улочки, и ее взгляд, вбирающий в сердце привычный вид. У хуторского магазина запах папирос, дешевого одеколона, обрывки фраз, смех девчонок и счастливые лица людей…

        …Ночь. Что есть рай и ад? Где место ее примирения с Богом? Какая мука отрицать Его любовь и идти Ему наперекор... Наперекор Его Воле.

…Утро. Она выходит во двор, смотрит на взошедшее солнце, но в глазах нет радости, одна тоска. "- Может набрать в рот больше воздуха, наполнить им грудь и станет легче? Нет. Моя боль -всегда со мною, она всегда во мне, сколько лет…”

        Из рядом текущего родника набирает ведро воды, и медленно, шаркая ногами по траве, идет в дом. Поставив ведро, она садится у окна, которое заплели паутиной пауки, и смотрит в надежде кого-то увидеть.

 " Кого увидеть? Никого рядом нет. Кто жил - тот умер, кто не умер - тот уехал, одна только ты и твои немые просьбы. Снова у тебя в голове кавардак. А голова твоя должна быть ясной. Как тебе такой явиться перед Ним? Причешись, умойся, выйди на свет, возрадуйся солнцу!”

     Подумала чуточку, привстала и снова села, по-прежнему глядя в окно. " -Это твое  право- ничего не делать. Право твое, ты слышишь себя? Но, честно сказать, снова мне тошно и безразлично. Разве было так вначале моей жизни? Разве  было в моей душе такое?.. Мне неуютно в этом мире и было неуютно всегда. Так забери меня! Слышишь? Забери!”

         Решение приходит неожиданно: Надо прибраться. В доме, в мыслях, в душе…

Поднявшись со скамьи, начинает убирать, думать, вспоминать и шептать:

                -Когда Степан ушел, я поняла, что он для меня значил. Была ли моя вина? Была Господи, была... Виновна я в измене, спросишь ты? Виновна и каюсь. Грешна, виновна и безразлична. Когда Степан мой узнал об измене, пошел из комнаты и вон там, в чулане повесился. Тяжело ему было пережить мою измену. Жалела ли я его тогда? Не помню, Отче. Хотя… Вру я все Тебе, ох как вру Тебе, Господи. Помню, знаю, что он хотел с собою совершить, но смолчала, смотрела насмешливо, зло и …

    Старуха чувствует, как боль (возможно последняя ее боль) входит в тело, а дурнота подступает к горлу. " Я голодна. Я столько дней без еды…”

     Боль, все глубже проникая, стискивает ее сердце обручем, а язык нем. И когда она снова ожила, увидела кровь на своем давно нестиранном платье.

                 - Наконец-то!

Уборку все-таки закончила, любуясь чистотой, порядком. Когда наступила ночь, а луна тихо, украдкой, заглянула в ее избу старуха, лежала с широко раскрытыми глазами, глядя в потолок. Она жива.

                 -Наверное, моя смерть ничего не решит и ничего не оправдает. Будет кара? Кто знает, кроме Него?

       На короткий миг, но она Его увидела. Прежде чем исчезло видение она удивленная, тихо прошептала:

                  -Вот и Ты, наконец-то.

       Самообман? Милость Божья? Последняя милость грешнице, святая роскошь увидеть в земной жизни и понять, что свою земную награду она потеряла. Сожгла за собой мосты? Где она слышала: Очищение души приводит к исцелению заблудшего, а исцеление -это бескорыстная любовь Господа…

       Правда она видела плохо, на глаза наплывал непонятный туман, а видение двоилось, но она верила, что это не сон. Она знала, что Он рядом, Он пришел к ней и, протянув к ней Свою руку, хочет помочь ей, впавшей во грехе овечке, вернуться. Куда?

      Грехи можно отмолить, и они растают. Так когда-то произносила ее бабка, прожившая много лет, отделенная от людей массивом леса. Почему она никогда не навещала ее? Почему она, любящая внучка, сторонилась ее?

"Только бы не путались мысли! Глаза все видят, а голова идет кругом. Что происходит? Благодать Божья? Или моя смерть идет ко мне? Я взяла второго своего мужчину хитростью. Для чего? Чтобы жить или чтобы забыть Степана? Раны заживают быстро, но совесть, как быть с нею? Человек создан для того, чтобы лгать. Я лгала безбожно и не раз. Сотни, возможно тысячи раз я лгала и упивалась собственной ложью и хитростью. Мне будет очень тяжело там… Не думай… Выбрось из головы все, о чем думала, о чем просила, молила. Забудь! Думай о чем-то хорошем, радостном. Но что вспомнить? Ничего кроме печали будто и нет. Для чего тогда столько жила?”

 Она еще долго терзает себя воспоминаниями, но сна все нет. От слабости на лбу выступает пот. За окном бушует непогода: шумит напористый ветер, напоенный  влагой.

С трудом вспоминая слова, она читает молитву. Порою, она забывает слова, но это неважно, важны ее искренние слова, обращенные к Богу:

                    -Отче! Слова мои были льстивы, слова мои были притворны. На Тебя уповаю, да не предам Тебя вовеки! Грехов юности моей не вспоминай, по милости Твоей, вспомни меня…Там.

Когда солнце поднялось выше и выглянуло из-за серых туч, старуха сидела на лавке, подпирая спиной избу. Сейчас она ничего не чувствовала, кроме желания жить. Изменить все одним махом, изменить собственную судьбу. Молиться неистово, прося о прощении, и может быть…

         Но ее судьба- оставаться в темном, лишенном света и человеческих голосов хуторе, пока не позовет Он. И будет она стараться, очищая себя и свою заскорузлую душу, и приносить жертву Слову Божьему становясь боговидной… Дождаться, встретить слова громогласные: «Не оправдается не один из живущих…».

         И она не оправдается… И она узнает Кару Небесную. Божию…

А пока…

В домике ее чисто. Окна сияют…Образа в углу глядят, радуются: Живет Тварь Божия! Очищается!

        Лампадка теплится…

        На хутор наведались из сельсовета, пенсию принесли. Повезли старуху в село, в магазин, в сельскую баню, в церковь в которой она не была столько лет…Платьице да обувку подарили добрые люди. Умытая, с серебром волос старуха будто засветилась изнутри…

Приехал монтер, радио наладил, провода какие-то поменял, и зазвучала речь человеческая!

       Хочет ли жить старуха? Ждет ли она смерти? Некогда ей думать о том, что не в ее власти. Она просто живет! Кур и уток привезли ей, щенка, кошку, и… конверт, письмо. Племянник ее ищет. И, конечно же, найдет! И полюбит, а может, с нею останется. А пока… Дом, пусть дряхлый, но земля ждет не дождется хозяина! Даст Бог, поживет еще старуха. Не зря видение-то ей было.

  Ночь… В чистой горнице лампадка освещает Лик Богородицы. Улыбается Матерь Божия. На чистой простыне, под теплым одеялом, в новой голубой пижаме лежит раба Божия…

 На нее смотрят. Понимают друг друга две женщины: Мать и дщерь. И слышится старухе:

                       -Вишь как все обернулось! И люди -рядом, и Господь -в душе, и Я присматриваю… Спи спокойно. Еще нужна ты Господу для дела доброго на земле! Живи в радости…

  Тишина… Будто слыша что-то ее любимцы кот Тимур и щенок Друг подняли головы… Насторожились. Увидели улыбающуюся хозяйку и… снова нырнули в сон.

        Благодать? – Да, Благодать, сотворенная Господом и старой, едва не сгинувшей душой…

Помолимся за них, стариков-то неужто некому? Были, есть и будут добрые и работящие наши, славянского духа люди. Возродившаяся жизнь старухи, возродившаяся жизнь в побитом временем хуторе.