Отцу

1.

Эти руки, пропахшие вереском и полынью,

мне приснились спасательной шлюпкой в глубоком море.

Ты едва из карманов потрепанных кисти вынул –

в тот же миг позабылись печали, обиды, горе.

Эти руки, познавшие старость в высокой мере,

пережившие сотни морщинок на терпкой коже, –

это руки отца. Я в него словно в Бога верю,

только жаль, очень жаль,

что в меня он не верит

тоже.

2.

ты из меня постоянно выходишь текстами

иногда импульсивно и дико, внезапно и необдуманно

но чаще – осмысленно и размеренно

ритмованно и рифмованно

неизменно – медленно и болезненно.

мне потом говорят: начало довольно слабое

в четвертой строке последнее слово лишнее

говорят: редактируй, и можно его читать.

я опять ищу подходяще-нужное

словарный запас кажется

очень маленьким.

а через месяц на каком-нибудь молодежном конкурсе

подходит усатый дядя с искренней улыбкой:

«почитай нам после вручения грамоты

про отцовские руки»

и я киваю ему

и читаю

и в телефон подсматриваю

и с каждым словом стержень внутри ломается.

ухожу со сцены вроде вполне довольная

сажусь на место и снова думаю:

я однажды точно куплю большой конверт и пачку бумаги

запишу все тексты, все мысли, все сны

и отправлю тебе.

не важно, что ты подумаешь

(конечно, важно, но ответа как прежде не ожидается)

может, тогда уже ты во мне и закончишься.

3.

Я пишу тебе, папа, так пишутся письма Богу –

ранним утром на кухне, надеясь потом на легкость,

этих слов уже много, не так, уже слишком много,

но с наставшим рассветом под сердцем, как прежде, ёкнет:

одиноко, пап. Мне здесь дьявольски одиноко.

Мама плачет опять, и я для нее обуза –

и живу не так, становлюсь на тебя похожей,

и шагаю по жизни, с себя не снимая груза,

и от криков её у меня лишь мороз по коже,

и спасенья отныне нет ни в одной из музык.

Знаю, знаю, папа. Я для тебя заноза,

рядом со мной никогда не пойдешь по жизни.

Мне другого отцом называть, будто кровь из носа –

у него ведь и голос чужой, и глаза чужие,

но раз в год, весной, он приносит для мамы розы.

Я живу всегда как мне хочется, как придется,

только вечно помню тебя как свое начало,

и сжимаю зубы, уже кровоточат десны,

если б ты услышал все это, то промолчал бы.

За окном закат на цыпочках вновь крадется.

4.

как сказала выше, на тебя похожа.

не случайно вышло, в зеркале, ну вот же:

губы эти, брови и твои манеры,

мы с тобою схожи, в это с детства верю.

все друг другу вторят, говорят, как эхо –

и сестра в роддоме, и соседка сверху.

тут простой сценарий, нечего и думать:

знала, ты – Гагарин. потому что умер.

с кем ты говоришь там? я тебя не слышу,

думала – приедешь, думала – напишешь.

папа, дай ответ мне. разве заслужила?

я же стала старше. значит, мне по силам.

5.

а надежда смотрит, кривит лицо,

головой мотает, не одобряя

ни стихов, ни мыслей.

мне был отцом –

но ни разу не был со мною рядом.

пока я ребенком искала твердь,

ту планету, что стала бы мне опорой –

ты тонул в бутылке,

как и теперь.

и на стук мой только задернул шторы.

но теперь не нужен, из мыслей вон

на листок оставшимися словами.

ты прошел,

как самый ужасный сон.

правда, зря я не верила раньше маме.

* * *

каждый по-своему воин

каждый по-своему бьется

с дикой вечерней тоскою

с полным отсутствием солнца

с первым морозом осенним

с телом, которое ломит

бьется с разбега о стены

стены любимого дома

кто-то глаза закрывает

боль уменьшается вдвое

ты засыпаешь не зная

ты самый сильный воин

* * *

Два путника, зажав по фонарю,

одновременно движутся во тьме

разлуку умножая на зарю,

хотя бы и не встретившись в уме.

                          (Иосиф Бродский)

И я просыпаюсь который раз
в объятиях своих оков.
Да, Бродский когда-то писал о нас
в одном из своих стихов.

И я, просыпаясь в холодной мгле,
смотрю на тебя извне.
Как будто бы через десятки лет
ты снова приснишься мне.

И я засыпаю в бессилье глаз,
в дыхании томных трав.
Да, Бродский когда-то писал о нас.
И он оказался прав.

* * *

У вас есть работа – пятнадцатилетний стаж,

ребенок – он плачет и вечно сбивает с толку.

У меня – только книга и тоненький карандаш,

и серебряный крестик болтается под футболкой.

У вас есть надежда – на отпуск до декабря,

но не выполнен план, недоволен опять начальник.

У меня в рукавах минуты, прожитые не зря,

и в полночь в который раз закипает чайник.

У вас есть семья, машина, есть нелюбимый муж,

прожит давно самый лучший из жизни год.

У меня за окном стая самых суровых стуж,

у меня есть любовь – а больше нет ничего.