Недавно, отъезжая от рынка, у меня возникла необычная ситуация, из нескольких слагаемых: хам за рулём (тут бы рассмеяться: за рулём «Жигулёнка») по встречке, пешеход, равнодушный к своей жизни и наплевавший на всех и вся (бегом пересекает перекрёсток по диагонали /видимо, торопится на тот свет/) и… пёс, который, наверное, недавно в город перебрался из села или близлежащего хутора. 
Почему так сказано о бездомном псе? 
Удивительно, но, по-видимому, только в этом городе, на центральных улицах, собаки, в отличие от людей, ждут на переходе, когда проедет автомобиль. Звучит неправдоподобно, но это факт! И вот, чтобы не задавить друга человека, пришлось лавировать между остальными участниками сложившейся комбинации. В итоге проскочил поворот, и довелось проехать мимо местного РОВД, где уже не был… сто лет.
Увидев, каким стал вход в здание милиции, сказать – удивился, значит, ничего не сказать. Потрясён – да. Перед закрытой металлической (бывшей стеклянной) дверью – баррикада из мешков с песком. Взад-вперёд снуют какие-то вооружённые неопрятные типы в защитных робах. Не видно людей в знакомой синей форме, а на фасаде здания появилась табличка с надписью: «Полиция». На переднем плане, перед ступеньками, стояла благообразная старушка, и с растерянным выражением лица переводила взгляд с таблички на входную дверь. Увиденная сцена спровоцировала память, и вспомнился один случай, больше похожий на анекдот, чем на правду… 

Софья Львовна, как говорится, находилась на заслуженном отдыхе. Не по возрасту… живая, хотя ей было далеко за шестьдесят, жила одиноко. По выходным навещали дети, иногда заходили внуки. Справившись о здоровье, пытались что-нибудь помочь по хозяйству, но бабка благодарила, всегда отнекиваясь, и зелёная поросль весело улетала, чмокнув старую в щёчку. 
- Молодые. Пусть погуляют. Повзрослеют – до гулек ли будет, - рассуждала она, провожая своих любимцев. 
Дни монотонно сменяли друг друга. Так шли недели и месяцы. Скоро очередной Новый год постучится в дверь.
Тихая размеренная жизнь Софьи, да и, в целом её многоквартирного дома, нарушилась три месяца тому назад. Соседка сверху съехала, обменяв квартиру. Тут стоит напомнить, что дом был из категории «сталинок»: большие окна, трёхметровая высота. В общем, при желании – непочатый край работы. Новые жильцы два месяца шумели, обустраивая гнёздышко. И вот наступил день, когда из 34-ой квартиры перестали доноситься звуки колюще-режущих инструментов. Дом вздохнул свободно. Правда, никто из соседей не возмущался, ведь абсолютно все граждане понимают, что для квартир, служащих не одному поколению, ремонт – святое дело. 

В подъезде Софья Львовна почиталась самой молодой. Ну да, так считалось, пока новые жильцы не въехали. Им, семейной бездетной паре, в сумме возрастов было гораздо меньше лет, чем Львовне. 
После ремонта в 34-ой, тишина в подъезде простояла ровно неделю. А потом началось… Молодые, как с цепи, сорвались. Почти весь дом слышал, как в той квартире, с утра до ночи, играет музыка. Но, как играет! Временами казалось, что «сталинка» устало поёживается, нервно шевеля колоннами у входа. Тысячи проходящих мимо людей даже не подозревают, каких трудов стоит ей сопротивляться дикой какофонии, иногда сменяемой сиротским бренчанием бандуры. И, вне сомнения, больше всех страдает Софья Львовна. Всё-таки разница в степени шума очень ощутимая, ведь не всё равно, откуда он пытается насиловать слух: сквозь несущие стены, или сверху, через деревянный потолок. Возмутителей спокойствия призывали к голосу совести, и сын Львовны неоднократно пытался их вразумить. Да, куда там!.. Ответ звучал весьма лаконично: 
- До 23:00 мы, что хотим, то и делаем в соответствии с действующим законодательством… 
И действительно: после озвученного времени, жизнь в 34-ой квартире замирала, словно её покидал разум. Хотя с точки логики, как раз наоборот: разум возвращался к хозяевам. 
Стороной обходившая аптеку, Львовна пристрастилась к «Цитрамону». А что делать? Соседская дочь, в очередной раз, возмутившись, считай, за руку привела участкового: - Вот слушайте и наслаждайтесь! 

Вошёл капитан в гнусную «сталинку», убедился: парочка не пьёт, оргий не устраивает, с виду обстановка благополучная. В чём он, собственно, и не сомневался. Ну, естественно, пожурил, нотацию прочитал. Да, толку-то? Двери за милиционером захлопнулись – децибелы встряхнули: полы, стены, потолки… Проповедь оказалась бессмысленной. Был бы городовой на его месте – перетянул нагайкой, и на этом дело забылось. Живите старики и старушки дале в смирении и почитании. Демократия, однако… 
Как-то вечером Софья Павловна перебирала семейные фотографии, вспоминая разные моменты из жизни дорогих и близких людей. Дедушек и бабушек она никогда не видела. Уже перед самой смертью матушка много кое-чего поведала о своих родителях. Софью назвали в честь бабушки, выпускницы Смольного института. Дед – из простых, то ли фабричных, то ли заводских, но потом выучился; несмотря на институтское прошлое жены, сумел вступить в партию, погиб на Курской дуге. Отец умер от ран, вскоре после войны, но эту страничку истории их рода она досконально знала. И сейчас, на столе, кроме пожелтевших снимков, лежало полтора десятка отцовских орденов и медалей. Поглаживая его фото под вой трубы очередного короля джаза, Львовна решила пойти на приём к начальнику милиции. Логика проста: если участковый ничего не может поделать с любителями музыки, то следующая «ступенька» – его начальник обязан принять меры в отношении соседей. Или, в крайнем случае, подскажет, куда нужно обратиться. Ну, а если положительного ответа не будет, то она и к генералу дорогу найдёт. 

Софья никогда не участвовала в коллективных жалобах, и тому подобных мероприятиях, включая посиделки на скамейке возле подъезда. Очевидно, сказывались тонкости материнского воспитания, корнями уходящего в Смольный институт… 
Узнав по телефону график приёма граждан начальником милиции, в ближайший понедельник, в 11:00 Софья Львовна стояла перед решётчатыми металлическими дверями, отделяющими вход в основное здание РОВД. 
- Хорошо отгородились от того, кого должны защищать, - подумала она, с удивлением рассматривая крепостную решётку. - Надёжно, - улыбка тронула губы. - От бандитов скрываются, что ли? - Вздохнула и начала рассматривать плакатик с графиком приёма горожан должностными лицами. 
«Начальник РОВД… каждый понедельник… 10:00 – 12:00». 
- Здравствуй, милок! - Софья обратилась к сержанту, сидевшему за столом, по ту сторону крепкой перегородки. - Как мне попасть к вашему начальству? 
- Здравствуйте! Документ есть? 
Львовна вынула паспорт из сумочки и подала его через ячейку решётки. 
- Акимова Софья Львовна, - служивый сделал запись в книге посетителей. - Вы к кому, и по какому вопросу? 
- Вопрос у меня жизненно важный. К начальнику я, - она скосила глаза на график, ища ФИО начальника. И вдруг её, словно снежный заряд ударил в лицо. Тряхнула головой, сделала шажок ближе к стене, не веря глазам. Тихо читает: - Адам Кройцберг. - Перевела взгляд на милиционера, и спокойным, хорошо поставленным голосом (школа матушки!) спрашивает: 

- Я правильно поняла: Адам Кройцберг – ваш начальник? 
- Да. 
После короткой паузы, Акимова задала неожиданный вопрос: - Немец, что ли? 
Сержант сконфужено посмотрел по сторонам (наверное, недавно работает в органах), и тихо утвердительно ответил: - Да, немец. 
- Ну, что ж, немец – так немец, - тяжело вздохнула Софья, дав волю чувствам. 
- Только он отсутствует – в отпуске. Я забыл вас предупредить. 
- А к его заместителю я могу попасть? 
- Конечно, он сейчас вместо шефа ведёт приём граждан. 
Акимова опять приступила к просмотру графика. Найдя нужную информацию, она, скривившись, покрутила головой, словно отказываясь верить глазам, начала читать по слогам: 

- Ро-берт Кри-сти-а-но-вич Крист-манн… 
Сначала её лицо изобразило скорбную маску, потом она быстро-быстро заморгала. Щека на левой скуле задрожала, от нервного тика. Тихим голосом, но твёрдой интонацией, совершенно ей не свойственной, она осведомилась: - Кристманн – тоже немец? 
- Так, немец. А что тут такого? Немцы – люди, как люди, - равнодушно пояснил сержант, будто бы он всю жизнь прожил в немецкой колонии, или в Германии, и знает о ней больше любого энциклопедического Словаря, хотя ему показалось странным, что старушка удивляется национальности его начальства. 
- Отдай паспорт, сынок. Я к участковому пойду. 
- Пожалуйста, ваш аусвайс, - милиционер сам не понял, как у него немецкое слово сорвалось с языка. 

Софья Львовна обожгла его взглядом, положив документ в сумочку, пересмотрела остальной график – фамилии участковых отсутствовали. 
- А скажи, служивый, как моего участкового звать? 
- Вы в каком районе проживаете? - тот уточнил. Из ящика стола достал объёмный серый журнал, в верхнем правом углу которого стоял, то ли штамп, то ли фирменный типографский знак «Гроссбух», бросающийся в глаза, и приготовился его листать. - Я здесь недавно работаю. 
- В Ленинском. 
- А улица? 
- Карла Маркса, 4. 
- Карла Маркса. Ленинский. Карла Маркса, - забормотал сержант. Найдя нужную информацию, чему-то простодушно улыбнулся. - Запомните, или записать? 
- Запомню-запомню. 
- Эрих Шмидтович Краузе. 

Софья Львовна насупила брови, посерьёзнела, насколько может человек сходного возраста. Посмотрела по сторонам и произнесла фразу, ставящую крест на её дальнейшей борьбе с любителями громкой музыки, и которую потом долгое время сотрудники УВД пересказывали, как новый анекдот о своих руководителях: 
- И война давно закончилась, а кругом одни немцы, - повернулась к сержанту, посмотрела ему в глаза и попрощалась: - Будь здрав, герр полицай. - Повернулась и направилась к выходу, мелко труся головой, словно отмахиваясь от надоедливой мошкары… 
09.12.2015