Однажды, прогуливаясь по вечернему Донецку, я шёл по площади, носящей имя революционного вождя. Недалеко от памятника увидел стоящих людей. Оказалось, что это группа активистов, непреклонных борцов за вечные идеи, под «Марсельезу», звучавшую из старенького портативного магнитофона, хулила всё подряд. Чуть поодаль, женщина в возрасте держала в руках пачку газет с яркими заголовками.

- А почему бы и нет? - подумал я, двинувшись к ней за «халявной» информацией, но за пару шагов глянул в женские глаза, и наткнулся на два, не по возрасту, пылающих уголька.

- Иди, иди, буржуй, - услышал я её злой шепчущий голос.

Глазами стрельнул по сторонам – к кому это так ласково бабулька обращается? Неужели донецкий буржуинский контингент решил почтить своим вниманием дату скорби по Ильичу? Увы! Столь непривычное обращение оказалось адресованным в мою сторону. Я, разумеется, неслыханно удивился:

- За что?! За то, что одет в дублёнку и шапку меховую? За то, что отпахал почти тридцать лет в шахте и восемь раз смотрел в глаза Её Величеству Смерти, а теперь нахожусь в клинике профзаболеваний? А ведь так не хотелось сдаваться! Но, наверное, за неимением эликсира молодости, моё время пришло, или, чего греха таить – нужно иметь смелость заявить, не себе – тем, кто рядом, кто еще надеется на мои руки и опыт: «Господа, товарищи, миленькие, и силы есть, и работу свою – тяжелую, грязную, порой неблагодарную, люблю, но, честное слово, надоело…».

Споткнувшись, словно наткнулся на невидимую преграду, я развернулся и поплёлся оплёванный с площади Ленина, в день рождения которого давал когда-то по десять и более норм, а труд в апрельский «праздник Бревна и Веника», согласно существовавшим правилам, был безвозмездным; а я, в этот светлый «праздник» труда, ведь стране уголь давал, а не улицы подметал за ставку в три с половиной рубля. Откуда же ей это знать, как и то, что Кампанелла³ (для меня) всегда был и остается символом силы духа. Если только она когда-нибудь слышала об этом мечтателе, хотевшем построить «Город Солнца». Право, я не знаю, с чем столкнулся в тот зимний вечер: с верой в призрачные идеалы, с человеческим бессильем, переросшим в злобу, или принципами Полиграф Полиграфовича: «Всё отобрать, и поделить».

- Ну, как себя чувствуешь – заработал? Доволен теперь? - ехидно спросил тот, противный, который во мне сидит. - Вечно суёшь свой нос куда нужно и не нужно, дитя неугомонное...

Отойдя от величественного монумента, всего лишь на расстояние нескольких десятков метров, я вспомнил случай, вернее, цепочку событий, происшедших в первой половине восьмидесятых…

Работал я, в то славное время, на хорошем участке (план выполнялся), соответственно с зарплатой ладилось, но микроклимат на участке – не приведи… А всё из-за того, что начальник у нас был своеобразный: разговаривал удивительной скороговоркой – еле понимали; кроме меня и моего старшего брата, мог любого своего рабочего обложить матом безо всякого стеснения; и если еще, хоть немного под градусом, что бывало не редкость – тогда пиши пропало, потому, как его речь в это время была подобна смеси стрельбы пулемёта и голубиного воркования. Наряд еле понимали, часто из-за этого казусы случались. К примеру, забойщики получают наряд, естественно, все в разные места, а встречаются вдвоем, а то и втроем в каком-нибудь одном уступе и начинается спор: кто, где должен работать; а в нарядной всем им, видите ли, неловко было переспросить, вернее, боязно. Поспорят, поспорят, да и мирно разрешат неожиданный конфликт, ведь понятно, что все их беды случаются из-за выдающегося руководителя, за которым давно слёзы льет нарколог, а за ним логопед уже очередь занял; но об этом никто не может даже заикнуться, по причине того, что лучший начальник участка (по показателям работы коллектива) ходит «под ручку» с заместителем директора. Недовольные, или очень «умные», рабочие быстренько получали для перевоспитания «путёвку в жизнь» на участок (на каждой шахте существовал своеобразный штрафбат), где проходили интенсивное обучение; и если раньше не доходило через голову, то здесь уму-разуму набирались: либо через руки, либо через расчёт. Так было везде и во все времена.

Это сейчас хорошо рассуждать, когда у меня подземного стажа больше, чем тогда мне было лет, и «тучи чёрные над головой с каждым днём всё более сгущались, молнии неистово сверкали»…

В сложившейся обстановке необходимо было что-нибудь предпринять, дабы самому окончательно не попасть в опалу. Тем более он любил частенько говаривать нашей смене, задерживая на мне взгляд: «Мне принципиальные люди на участке не нужны». Я, само собой разумеется, смотрел ему в глаза открыто, но с какой-то долей наигранного непонимания. Были некоторые моменты, довольно скользкие в наших отношениях, и поэтому я предполагал, что в сейфе у начальника лежит моя «путёвка», которую он готов вручить мне в любой подходящий момент. Начальник как-то намекнул через третье лицо, что через неделю я стану персоной нон грата, и было бы неплохо для нас обоих, если сам себе найду другой участок. То, что я – нежелательная личность на участке – давно было известно, вследствие чего часто ловил на себе сочувствующие взгляды коллег. Но всё-таки нужно было что-то придумать…

Как изменить трудовой договор с государством в свою пользу? Не знаю, сдаться без боя – честь не велит, холуёв же никогда в роду не замечалось. И вот однажды в книжном магазине (дело было летом 1983 г.) у меня возникла идея. В сложившейся ситуации со своим начальником, мне терять уже нечего, поэтому я купил два красочных больших плаката. Один (с изображением вождя мирового пролетариата) прикрепил на стене в нарядной с левой стороны, симметрично над столом начальника. Второй (с Андроповым) – на противоположной стене. Формат у плакатов одинаковый, и места относительно ранга, я считаю, правильно им определил. И так я удобно расположил их, что с плакатов они буравили рисованным глазом любого, кто сидел на месте начальника. Особенно старался Ильич, правда, как всегда, с прищуром, и вроде бы с доброй усмешкой и загадочным взглядом.

Сейчас для полной картины необходимо сделать краткий экскурс в историю участка. Лава вступила в строй около полугода тому назад. Коллектив тоже молодой, но создан он был на базе «весёлого» участка, который закрыли в виду невозможности безопасной отработки. Я в этой нарядной – старожил. В конце сентября 1982 года я повесил на стену в нарядной плакат с изображением Л. И. Брежнева. Клянусь – ради шутки! «Каждый забойщик обязан днём и ночью помнить – сколько колодочек находится на орденской планке, и в каком ряду. И чтобы завтра все до одного знали назубок любой подвиг, тем более в свет выходит четвёртая книга, дополняющая славную трилогию мемуаров нашего... А ты, Герасимович, - уже обращался к начальнику, - завтра перед нарядом у них проверишь эту политграмоту». Шуточки сходили мне с рук, ведь беззлобны они были. Посмеялись мы всего полтора месяца. Уже после траура, начальник как-то на наряде сказал мне: «Зачем было его «вешать», теперь начнётся…».

Забойщик (уже не помню кто) съехидничал в мой адрес: «Догавкался?! Пора органам за тебя браться».

Эти воспоминания вчерашних дней были ещё живы в коллективе. Поэтому плакат с правой стороны, так сказать, попал на проторенную дорожку. Бригада удивлена и шокирована моей адекватной выходкой. Коллеги говорят, мол, ему-то терять нечего, да и мы хоть посмеёмся. Я же им в ответ: «Вот придёт начальник – все вместе и посмеётесь». Возвращается наш командир из главной нарядной, проходит на своё место, не замечая вновь прибывших «постояльцев». В помещении тишина – дыхание соседа слышно. Начальник у нас был высокого роста, и, наверное, поэтому ему нравилось откидываться назад, удобно качаясь на задних ножках стула. И вот он принимает свою любимую позу, раскрывает книгу нарядов, и мы видим, как он краем глаза цепляется за что-то незнакомое. Возвращается в нормальное положение, сел, сложил руки, словно ученик за партой, внимательно рассмотрел того, кто «живее всех живых», потом, не смотря ни на кого, спросил, одновременно ударив кулаком по столу: «Кто это придумал?!».

Я, стараясь быть спокойным, и, еле сдерживаясь от душившего меня смеха, ответил:

- Как это – придумал? Это же не анекдот, чтобы его придумывать, это – наш Ильич. И мы, дети Октября, просто обязаны чтить того, кому обязаны своей свободой труда и радостью земной жизни.

Начальник поворачивается в мою сторону с удивлённым видом от такой неожиданной наглости, и вдруг его глаза спотыкаются о Золотую Звезду Юрия Владимировича. Не стоит говорить, что Юрий Владимирович своим строгим взглядом мог любого лоботряса «прожечь» насквозь. На лице нашего командира немая сцена, свидетельствующая, что он сейчас умрёт от недостатка кислорода. Я обвёл взглядом замершие лица, и почудилось, что вообще, все присутствующие, кроме меня, перестали дышать. Начальник пришёл в себя только через три-четыре минуты; сделал глубокий вдох, и первым делом, что он сделал, было движение начальствующего перста в мою сторону:

- Восьмой уступ – две полоски, и попробуй не выполнить наряд.

То, что и требовалось доказать! После наряда, уже в бане, ребята удивлялись моей выдумке: «Ну, ты капитально его на «крючок» поймал!». В нарядной участка стало гораздо уютнее и веселее. Климат потеплел, и ребята дружнее стали. Вот спасибо Ильичу! Спасибо партии родной! Наш начальник только зубами скрипит, руку ведь не поднимет на вождей – сам вылетит из партии, и отправится на насыпку, и хорошо, если только еще попадет на нее; голову иногда поднимет наэлектризованный (подшофе), встретится взглядом с Ильичом – помогает. Я на «десятом небе» – начальник про меня вроде бы забыл, а куда ему деваться, и если он только… Тогда есть варианты, что некто (какой-нибудь доброхот под шумок через райком, или статейку, совсем крохотную, в любой газете…), без головной боли и с чистыми руками, в одночасье окажется на его стуле; а желающих «порулить» на западной «Каменке» (назв. угольного пласта) было более чем достаточно.

Колесо истории быстро крутится, и вскоре пришлось покупать очередной плакат. На освободившееся место (Ю. В. Андропов умер) я поместил плакат, но уже с изображением Черненко. Помогают вожди и дальше.

Прошло времени – всего-то, да и ничего (по современным меркам), и мне предстояло заменить плакат с правой стороны (Ильич-то, на левой – вечен), т. к. к ним никто, кроме меня, не прикасался – это уже считалось моей святой обязанностью. Для всех остальных рабочих на участке, даже мысль об этом была табу. Коллеги ненастойчиво, но намекали взглядами – пора бы говорливого новичка «вешать». Вздыхай, не вздыхай по наметившимся переменам в обществе, и как бы ни хотелось расставаться с дедушкой Константином Устиновичем, но, через месяц после окончания траура, я зашёл перед вторым нарядом в книжный магазин. Нового Генсека уже «завезли» большим форматом, но в тот день в букинистическом отделе был: то ли приём товара, то ли его учёт, поэтому я ушел без покупки. Пришёл за полчаса до наряда на шахту без «Михаила Сергеевича».

Где можно на шахте «убить» время? Конечно, в нарядной. Подошёл к плакату, ставшему неизменным атрибутом в жизни участка – Ильич бессменно несёт свою нелёгкую службу. Который год смотрю на продукцию отечественной целлюлозно-бумажной промышленности, и всё время удивляюсь качеству портретов вождей. У Ильича глаза сияют, словно у живого – «свет и радость несёт он людям». Ведь умеют же делать вождей в отечестве нашем (имеются в виду бумажные копии). Ради привлекательности, возможно, их характерные образы печатают на финской бумаге, и соответствующем оборудовании? Провёл ладонью по бумаге – сколько лет уже висит, а терпит (наглядное пособие менять нет надобности).

- Спасибо, Ильич, за помощь. Ребята себя хоть людьми почувствовали, - произнёс я в сердцах, и направился к выходу. Сделав всего пару шагов, услышал за спиной знакомый с картавинкой голос. - Ну-ну, всё шутишь, батенька. Смотри – только не нарушай своей традиции, а то…

Зная, что никого, кроме меня, в нарядной участка быть не может, я, мгновенно сделав для себя вывод из вчерашнего праздника в ресторане, всё равно обернулся – Ильич всё так же мило улыбался. Спустя несколько секунд, повернулся ко второму плакату, окинул взором звёзды бывшего генсека, слегка поёжился под его взглядом, развернулся и опять устремился к выходу.

- Не забудь о том, что сегодня тебе старший товарищ посоветовал. И вообще, дорогой, в этом счастливом возрасте не следует особо нажимать на шампанское после водочки-то, - раздалось строгое напутствие за спиной, с явной одышкой в голосе.

Согласившись с последним выводом, и сетуя на того бунтаря, который вечно сбивает меня с пути истинного, я остановился возле дверей, замешкавшись с замком. Уже закрывая за собою дверь, я услышал вслед дуэтом: «Не забудь!». От неожиданности я пожал плечами – это, действительно, был не мой внутренний голос. В этот день я взял выходной, сославшись на недомогание. Дождавшись, когда мы остались с начальником наедине, решил с ним посоветоваться (впервые за всю историю нашего знакомства):

- Ну, что, Виктор Николаевич, место опустело – завтра куплю… Михаила Сергеевича?

- Что ты! Что ты! Не надо!!! Молодой, энергичный, говорит-то как! - выпалил он своей обычной скороговоркой и добавил уже притихшим голосом. - Пусть живёт…

Через неделю после разговора о будущем Михаила Сергеевича, в нарядной участка начался ремонт. Спустя ещё неделю, несмотря на очередной трудовой подвиг, меня с братом, в силу производственной необходимости перевели на другой участок (есть у шахтёров такая формулировка), вернее, обменяли на посредственного забойщика – владельца автомобиля «Москвич-412»…

Прошло двадцать лет…

- Да-а, - мелькнула мысль, - не купил тогда плакат, не повесил. Чёрт меня дёрнул посоветоваться с тем алкоголиком! Вот теперь все мы и имеем то, что имеем…

Знала бы бабулька с площади, носящей светлое имя Ильича, кто во всём виноват…

25.01.2004