Николай Яковлевич Мережников – известный уральский поэт, но я его называю и каменским, так как он возобновил работу каменск-уральского городского литературного объединения и в течение более 20 лет им руководил. Моё личное знакомство с ним произошло в 1985 году. После ДТП я ходил на костылях и по совету Юрия Михайловича Каплунова, с которым мы были давно знакомы, пришел на занятия. Руководителем литобъединения был тогда Николай Яковлевич, который уже жил в Свердловске и дважды в месяц приезжал в наш город. Как все начинающие, я принёс свою тетрадку стихов. Кое-что нашли положительное, но, как обычно, посоветовали: надо работать. Я ещё несколько раз приходил на занятия, а затем работа, командировки на Север, на Камчатку приостановили мои посещения, но я продолжал, хоть и редко, писать.
   В 2004 году, мой знакомый по краеведению Геннадий Пономарёв, опубликовал цикл стихов в сборнике «Складчина» и рассказал что составителем является Николай Яковлевич Мережников. Я загорелся этой идеей и поехал в Свердловск. Он очень обрадовался, что опять приехал каменский поэт и стал расспрашивать о городе, жизни. Его интересовали разные мнения. Среди моих стихов было и то, которое я приносил в 1985 году на литобъединение. Там были такие строки «И манят в глубь свою леса, туда, где тетерев токует». Как и тогда, эти строки он отметил опять. Я удивился его памяти, а может быть, это было его поэтическое чутьё на яркие строки. С ним приятно было беседовать. Он оставался простым собеседником, в нём не чувствовался чиновник, я видел, как он относился ко всем приходящим. Тогда я ему прочёл строки о «Складчине», написанные в электричке:

Восемьсот рублей за сотню строчек:
Отдаю в журнал свои стихи.
Здесь души моей комочек,
Здесь и стихотворные грехи.
Много дней они в душе варились,
С ними прошагал немало лет
Пусть за деньги – всё же появились,
Пусть хоть так – увидят они свет.

   Он засмеялся и говорит: «Хорошо, но восемьсот исправь на тысячу». Когда я на презентации 10-го, юбилейного сборника, прочёл эти стихи и сказал, что повышать цену нельзя больше, так как полторы тысячи плохо рифмуется, он опять быстро нашёл ответ: «А сделаем две тысячи». Не знаю, как в дальнейшем шло повышение стоимости за участие в сборнике, но тираж в 1000 экземпляров позволял познакомиться очень многим читателям с творчеством новых уральских поэтов.
   После, когда я бывал в Свердловске и у меня было время, я с удовольствием забегал к нему. С каменскими он всегда был рад поговорить, несмотря на свою занятость. Однажды я ему показал его сборник, что взял в дорогу, чтобы скоротать время. «Что ты Мережникова читаешь. Читай лучше Мандельштама». Я ему ответил стихом: «Не будем читать, не будем почитать». Он удивлённо посмотрел на меня, а потом ответил просто: «Тогда читай». К своей известности он относился скромно. Его книги я храню и с удовольствием перечитываю. Один из своих сборников о весне я посвятил его памяти.
   С 1993 года в Каменске-Уральском проводится Рождественский поэтический конкурс, который сейчас стал открытым областным. Много лет Николай Яковлевич был членом и председателем жюри. Однажды я его спросил, почему среди победителей у молодых поэтов много откровенно слабых стихов. «Если настанет конец классической поэзии, то Вы лично забили свой гвоздь в гроб русской поэзии», - однажды сказал я ему. На что он философски ответил: «Они молодые, подрастут и перебесятся». Может оно так и будет, но сейчас стихи с ненормативной лексикой, без соблюдения правил орфографии всё больше появляются в печати. Зачем им учиться русскому языку - и так напечатают.
   А теперь о «Складчине». Хочу отметить – это гениальное открытие. Через неё за двадцать лет прошли сотни поэтов, меньше прозаиков. Многие печатались почти во всех выпусках. Я лично принял участие в двух. Стихи поэтов разные по уровню, но я и сейчас с удовольствием перечитываю сборники. Здесь видишь и свой уровень, и свои недостатки. При тираже в 1000 с небольшим экземпляров, с твоим творчеством познакомятся значительно больше читателей, чем если выпустишь свой сборник стихов. Это и широкая аудитория и меньшие финансовые затраты. Что касается разделения поэтов на самодеятельных и профессионалов, как некоторые предлагают, Николай Яковлевич ответил однозначно: «Мы-то полагаем, что, по-прежнему, стихи будут делиться не на самодеятельные и профессиональные, а на поэзию и не поэзию». И это правильно. Вот только кто определит этот уровень. Однажды у нас произошёл разбор моих строк «Хрустит ледок, что на забрегах». Ему не понравилось слово «забреги». Есть, мол, слово «забереги». Он достал справочники, которые держал всегда в редакции и показал слово «забереги». Я ему привёл слова «берег» и «брег», а значит можно и так. Он особенно возражать не стал, но сказал, что это лежит на моей совести. Это показывает, как он относился к мнению других: не давил своим положением. Теперь я бы построил строку по другому, использовав известное слово, но тогда шёл поиск нового, своего.
   Однажды он показал мне журнал «Урал», в котором были напечатаны его стихи последних лет. А затем философски задал сам себе вопрос. «Интересно, до каких лет можно писать стихи?» Я тогда прямо и спросил: «Ну и как?» Он показал журнал и говорит: «Вот мне уже восемьдесят лет, а пишу». «Может, вам кажется?» – спросил я. «Ну, что ты. Я всю жизнь в литературе и могу ещё профессионально судить». Видно было, что он доволен своей литературной формой.
   Его книги выходили не только в уральских, но и центральных издательствах, и он, как мне кажется, был доволен. Но однажды он сказал, что хотел написать поэму о жене, но так и не смог. Несколько раз брался, но получается что-то не так. «Может быть ещё попробовать»? – спросил я. «Нет, здесь много личного. Мы много лет прожили, интересный материал, а не получается». Ему можно верить. Его стихи искренние, фальшивить он не мог.
   Это лишь памятные события из нашего общения. Их, конечно, у меня было не так много, но они хорошо запомнились. Это были разговоры двух уже немолодых людей, со сложившимися жизненными взглядами, но понимающих друг друга. Я эти разговоры помню и ценю.

Материал подготовлен к публикации Н.И.Никитиной