монолог

Действующие лица:

Максим Иваныч – мужчина пятидесяти пяти лет. Одет в спецовку. Бритоголовый, с седой щетиной.

Заводская каморка с серыми стенами; за высоким решётчатым окном – сумерки, каморка освещена одной-единственной лампочкой. Посреди каморки – деревянный стол, за которым сидит Максим Иваныч и ещё один мужчина в спецовке. На столе бутылка водки, сока, огурчики на закусь, стопки и стаканы.

Максим Иваныч. …ко мне час назад подходила Надька Короткова. Поздоровалась, спросила: «Как дела?», ну я ответил, что всё нормально. Вижу – с ней не то чё-то, мнётся вся. Глаза в пол опустила и давай лопотать. Я после цеха плохо слышу, в ушах все звенит. Когда она нормально говорит – слышу, а когда так – ни фига. Говорю: «Громче, у меня в ушах звенит». Тут, видимо, стресс у девки накопился, она как заорёт: «У МЕНЯ КУВАЛДУ УКРАЛИ!!» –  и давай рыдать. Спрашиваю у неё: «Кто украл?», она не знает. Плачет и не знает. Я двинул в раздевалку, мужиков там поспрашивал, никто ничё не видел. Ага, конечно. Пошарил за шкафчиками, нашёл в итоге, ей отдал. Она аж расцвела: «Спасибо, грит, Максим Иваныч!» – и улыбается… Работает на УАЗе восьмой год, кувалдой бахает только так, а сама беспомощный котёнок. Нда. Я походу знаю, кто это дело спёр. Филимонов.Тааак, тихо, тихо, тихо, не горячись, вот, водочки лучше возьми, давай… (Пьёт, закусывает.)Уххх, другое дело! Не горячись, говорю. Сядь. (Вполголоса.) Я тебе базарю, Жека. Он в последнее время дёрганый весь, глазки рыскают, руки трясутся. Я ещё, пока переодевались, увидел, что у него синяк здоровый. В подлокте… И на ляжках. Ага. (Пауза.)

Мужик нормальный был с виду, да. Ещё было такое: звонил он мне, уж не помню, когда это было, говорит: «Максим, привет, у меня там с трубой проблемы. Приди, пожалуйста, глянь». Он вежливый обычно, весь такой спокойный. Прихожу я к нему, мне детишки его открывают, пацан и девчонка, вежливые такие же, смирные. Им лет шесть или семь на вид. А он их таким матом кроет, у меня аж уши закладывает. У меня, ты прикинь! Жалко ребят, но чё ему сказать то? Скажу я ему, чтоб он так не орал на детей, ага. Он скажет «А тебе какое дело до моих детей, а? Ты за своими следи» – и всё тут… Или, ещё хуже: со мной согласится, а он их потом бить будет. Ничё ему не скажешь...

Хорошо, что молодые не все такие. (Наливает ещё.)Чё сока не налил? Наливай давай! Я уж без того, чтоб запить, много принять не могу. Организм не тот. Наливай-наливай давай, воот… Не-не, пока не пьём, подожди. Молодые не все такие. Многие добренькие, изнеженные, и шмотьё говённое носят. Как бомжи, выглядят. Вот наши пацаны с улицы, те – да, те были лютыми. Там и махачи двор на двор, улица на улицу были… Сашка, сын мой, не такой, не неженка и не лютый. Ни с теми, ни с другими. Он всегда так был, отдельно от других… А, кстати, он же в универ поступил! В Москву! Неделю назад позвонил сказать. На этого… Как его?… Филолога. Или лингвиста… Хрен его знает, короче… Учиться будет бесплатно. Молодец, короче. Вот теперь можно! За моего Сашку! (Выпивает водку, запивает.)

Неплохая водка. В следующий раз возьму такую же. Дак вот, про Сашку. Поступил в Москву... Молодец, нечего сказать. На фигню какую-то, конечно – ему профессия нормальная нужна, чтоб руки из правильного места росли, чтоб деньги получать нормальные... Я с ним говорил об этом. Говорил, что он фигнёй какой-то занимается, что о бабках надо подумать. Да хоть сварщиком пойти, как батька. А он: «Да мне книжки читать нравится, вот это всё изучать прикольно». Прикольно, блин…Сказал, что на завод всегда успеет. Книжки, блин, тоже почитать всегда успеть можно. А деньги надо сейчас заработать, чтоб потом не пахать. Не, ладно. Это он молодец, я в его возрасте гораздо меньше знал и читал. Сашка у меня умный…Всегда умный был, даже в садике. Щас, вон, Москва, институт… Молодец у меня сынок. Поспорил я с ним так, маленько, да и всё. Я ещё говорил, на своём настаивал, но он упёрся и ни-ни. Ну а чё, он выбрал куда идти. Только что с ним потом будет, с этим филологом, хрен его знает…(Разливает водку по рюмкам.) Сока ещё налей… У него своя башка на плечах есть, чё я за него решать буду? Раньше не воспитал, а щас как будто воспитаю.

У нас детство не ихнее было. Во дворе каждого пацана и девку знали: кто свой в доску, кто драться умел нормально, а кто фуфлыжник… Фуфлыжники даже на улицу не выходили. Дом – школа – дом, иначе отмудохают и заплюют. Это ж не только в девяностых было, щас послушаешь, так ведь только в девяностых было хреново… Неее. И в семидесятых хреново было, и в восьмидесятых хреново. Никто чё-то про это не говорит, правда. Вот случай реальный: мне лет тринадцать или четырнадцать было. Сижу дома, хаваю... (Берёт огурчик, съедает.) Огурчики тоже нормальные такие… и тут начинают звонить в дверь и стучать. В глазок смотрю, открываю: Гришка Петров и Вадик стоят. Вадик – мой кореш закадычный. Заваливаются, оба запыханные и злые. «Макс, одевайся, у нас железо из подвала спёрли!» – Гришка говорит. А я отказаться то не могу – сразу фуфлом стану. Я ж даже с железом этим не занимаюсь, а с пацанами пойти надо было, иначе фуфло сразу. Не вопрос, конечно, пошёл. Там, где сейчас набережная новая построена, года три назад просто пустырь же был, ага? И спуск к речке, бетонка. А тогда, когда на махач пошли, даже пустыря не было – тупо лесок, тропинки к речке, и мы, рыл пятнадцать-двадцать идём на столько же рыл в этом лесочке. Там знакомые все ребята на лица были, гагаринские. А мы исетские. Ну, гагаринских не столько же было, видно, что поменьше. Зарубились мы знатно тогда. Без кастетов там, ножей, бит – это тогда не по-пацански было. Помудохались уже, всё закончилось, и только Петров с Чесноком – Чеснок был гагаринский, он железо спёр, – продолжают драться. Они-то здоровые лбы по сравнению с нами, на несколько лет старше и штанги-гантели тягают. Петров, вон, на бокс ходил, стал потом мастером спорта, щас детей учит… Дерутся они, короче, мы смотрим все стоим, и тут н-на! – Чеснок хотел в морду Петрову зарядить со всей дури, Петров от удара ушёл, и Чеснок прям в дерево кулаком! Ну, Петров его отмудохал тогда, железки мы забрали… Реальный случай. Да, жёстко. Вот всё время не сиделось на месте, но нормальными в детстве росли, здоровыми… Дрались, конечно. Мы ж пацаны, чё нам не драться? За базаром не следишь – н-на в купол, и всё. И ничё, я вон сколько получал, и всё нормально было.

И всё равно потом торчали и дохли. Как Филимон. Он ещё не дохлый, но скоро будет. Я уж таких видал. Или в тюрячке сидели, как Вадик – земля ему пухом, – за всякое дерьмо: наркоту там, или замочили кого-то, или стырили чё плохо лежало. Есть и те, кто просто спились вусмерть. Ну и нормальные были: вон, у Петрова всё по жизни чётко. Чётко, как удар! Тыщ! Н-на! (Смеётся.) Ну и всё тут. Дак непонятно ещё, почему: семьи нормальные, друзья – были… Куча друзей так. А щас девки и пацаны наоборот: семьи нормальной нет, друзья – говно, все в интернете сидят бесперебойно… Ой, интернет – это такая гадость. Там в паблик новостной зайдёшь, канал в «Телеграме». Какие там события в мире происходят смотришь, комментарии смотришь – и такой мрак… Люди друг друга в натуре ненавидят. Над смертями и трагедиями стебутся… Ну откуда это в людях? Всякого говна понапишут, аж злоба берёт. Олень какой-нибудь напишет в комментах, что «они – мусор, их не жалко», что «всех их расстрелять надо». Ну и пишу я ему, что он олень и интернет-герой, не более. Ну он там геройствует продолжает, выкобенивается, понты крутит, зовёт на стрелу в свой Прокопьевск ехать. Если он олень, то чё он обижается? Они все щас в интернете герои, даже адреса дают на стрелу. Липовые, конечно. Как Сашка говорил – «дегенераты безнаказанно разлагают человечество». Но! Так-то прав сынок! Давай навернём, чтоб дегенераты ниче не разложили… Или не, давай так: чтоб без ненависти этой вонючей. Во! Нармально! (Выпивает, закусывает.) Вот это всё дети видят, блин. И нормальными умудряются расти. Сашка говорит, что «кто-то сознательный и нормально растёт, а кто-то такой же отбитый». Наверное, оно так и есть. Вон, Филимон-то. Ненамного старше моего Сашки. Сколько ему… Девяносто седьмого он, да? Двадцать семь ему, небольшая разница… Сока налей ещё… Ага, давай сюда… (Пьёт сок.) Сколько? Лет девять получается. Да не, не особо много. И вот судьба такая: нариком стал. Ладно нариком. Одним нариком больше, одним нариком меньше – невелика потеря, особенно если мудак и ворюга. За детей страшно, когда батя такой. Хорошо, что Сашка мой не нарик.

И хорошо, что как батя не пирует. Было такое, да. Щас-то нет, щас по здоровью пирушку не вывезу. Раньше – да, раньше и было, и мог… Не, этим я не горжусь, это всё фигня полная. Сыну детство попортил, себе здоровье попортил, матери его, Ане, тоже поднасрал. Ну чё теперь поделать? Как жизнь прожил – так она и есть. Разговор, конечно, да… Давай-ка ещё по одной… Ты лей немного, а то чёт в голову уже ударило…(Выпивает, запивает и закусывает.)Никуда от сделанного не деться. Сначала как было: у меня ж ещё дочь старшая есть, Вика. Я бухал, ну жена и подала на развод. Первая жена. Анька - вторая. Но дочка уже взрослая была, ниче ей не нагадил, нормально всё. Потом на Аньке женился. Я тогда не пил почти – ну, «Блейзер» там какой-нибудь в то время модный, бутылочку-другую перехвачу. Или пивка. Ну и всё. Это ж не пирушка, так, для удовольствия в жаркий денёк. Потом Сашка появился. Он на Аньку поначалу был очень похож: глаза Анькины, большие и зелёные… Нос вроде тоже её, без моей горбинки… Лицо квадратиком, как у неё, а у меня овалом. Потом как-то это поменялось, морда у него вытянулась, нос тоже как бы мой стал. Но это потом, когда он подрос. Я этого не застал. А сейчас он, вон – вылитый я! Глаза только мамкины остались, да ростом меня пониже.

Не живу я с ними… Да лет десять как, наверное. Я запировался тогда… Потому что заколебало всё. На работу хожу, спину горблю, варикоз уже нажил. Друзья детства дохнут, как мухи. Кто присел, кто подох, кто инвалидом стал. А домой ещё прихожу поздно вечером, заколебался весь, с женой хочется…А сын спит. Нельзя…(Пауза.) С первой женой ведь разошлись сразу. Она ещё, сволочь, потом на мать мою с батей жаловалась: «Это из-за вас он алкоголиком стал!» Тьфу, мля! Аж противно вспоминать. Мать мою не трогать… Батю тоже. Да паскуда она была, жена, но дочка хорошая выросла. На меня похожа. Прям очень. Вышла замуж за нормального мужика: он не бухает, работает с компами, мы ещё на свадьбе у них были. У них уж трое деток. Младшему три года. Я к ним в гости с Сашкой ходил… (Наливает себе, выпивает и закусывает.) Первая меня не любила. Как же её-то звать… Не помню, короче. Не помню – значит, не важно! (Громко ржёт.) А вот Анька любила. И пирушку мне мою простила. Простила то, что сына своей пьяной мордой пугал. Простила, что воняло от меня по всей квартире, как от кучи говна. Вот всю гадость простила… А вторую пирушку не простила. Мы с ней спали, а я всё равно пошёл к другой бабе тогда. Как же её?… Вероника! Сожительница моя теперешняя. Как забыл-то? К Веронике ходил я, и вот, то ли сначала пирушку устроил и ушёл к Веронике, то ли сначала с Вероникой, и на этой почве пирушка… Второе, скорее всего. Я ж совестливый так-то. Сделаю какую-нибудь дрянь, что аж набухаться хочется, и набухаюсь. А чё, кто слушать-то меня будет? Бабы? Родители? Вика? Сашка?.. Ну, Сашка будет. Сашка меня всегда слушает. Общаемся, правда, редко. Я ему говорю: «Сашка, почаще звони, а то чё не зво́нишь-то?». Ну он скажет: «Да, хорошо - в трубку, - обязательно». А сам не зво́нит. Ну я ему сам звоню. Общаемся. Я ему чё-нибудь расскажу, он мне. Он меня всегда слушает. Даже когда я пьяный был – он слушал меня… У дочери своя жизнь уж сколько лет. Родители старые, им уж за восемьдесят… Чё я им, буду об умерших друзьях говорить? А бабы… бабы и подавно не слушают. Даже Анька. Любить-то каждый горазд, а вот слушать – это уметь надо… Нет, ну друзья-то тоже умеют слушать. Вот ты, Жека, друг мне, и слушаешь меня сейчас, пьяный вот этот мой трёп… Но эт другое, да? Понимаешь? Понимаешь?.. Понимаешь, Жека… Спасибо, что понимаешь. Понять многие умеют, понять правильно… Просто нужно, чтоб понимал тот, от кого это… Понимание надо… Чтоб на душе хорошо стало, когда поняли. Только Сашка и понимает… Ты не обижаешься? Точно? Ну смотри… Блин, бавай, что ль, музыку послушаем? Щас я включу. (Достаёт из кармана телефон, открывает проигрыватель и включает музыку.) Вот, хорошая музыка! Не то говно, что молодёжь слушает!

(Слушает музыку и качается в такт музыке, сидя за столом. Вдруг резко мрачнеет, выключает музыку.) Анька на развод подала. Ей ничё больше и не оставалось, ну я её и не виню. Я когда прочухался полностью, уж несколько месяцев прошло. Развелись, то да сё…Я у Ники стал жить, виделся с сыном раз в месяц. Водил его в парк отдыха, который за фонтаном ещё, и на аттракционах катал. Ему нравился тот, который типа американских горок. Эти горки были поменьше, конечно. Как он кричал и смеялся… А потом, когда слезал с аттракциона, шёл рядом очень тихо. Странно на меня так смотрел, пристально. Как будто бы он не в парке сейчас, а… Не знаю, где. Не хочу знать…Я не оборачиваюсь, а сам чувствую. У него глаза Анькины, большие и зелёные, не мои, вроде. А выражение глаз моё… Мама моя это подметила. Она говорила всегда, что у меня очень добрые глаза. Понимающие такие. Не знаю… Чё он там понимал тогда? Лет в девять, десять? А ведь что-то было у него в глазах, что мне в спину давило… Тяжело так давило. Наверное, запомнил батьку пьяного. Вдрызг. Помнил он это и смотрел на меня, сравнивал того батьку и этого. (Наливает водку и выпивает без всего.) И думал, наверное, так: «Вон он какой, батька мой: вонючий, грязный пьяница, заблёванный и заросший, на шкалики тративший деньги, которые мог бы мне на игрушки потратить. А сейчас, вона, зарплату дали, можно и меня сводить погулять. Но не на все деньги, а так, чтоб на шкалики не просить у мамы, на коленях перед ней не ползать, самому купить».

Бред говорю. Сашка не такой. Сашка меня понимал… И понимает. Сашка у меня умный… Он не так думал. Он же филолог. Там, в книжках, которые он читал, учат хорошему… Добру и сочувствию. Сашка видел, какой я, и всё равно шёл со мной гулять. И улыбался... А глаза у него всё равно тяжёлые. Грустные. Что в них? Не хочу знать. Потому что и так знаю.(Пауза.) Стали видеться с ним реже. Раз в пару-тройку месяцев. Я потом ещё пировал, и тогда тоже виделись: мы с Аней тогда ещё квартиру не разменяли, в которой они жили, и я был в доле. Ну и приходил пьяный, да. А чё делать, когда Ника выгоняла? Вот так и проводили время вместе. Отец и сын… А потом, когда они переехали, я виделся с ним раз в месяц. Чтобы денежку передать ему на карманные. Денежка небольшая, но хоть не с пустыми руками, и он благодарил. «Спасибо» говорил. А глаза всё те же. Приятно было, и страшно.

Год назад здесь работы не было. Зарплаты тоже не стало.(Наливает и выпивает.) Жека, не спишь? Слушаешь? Ааа… Да не, ты так можешь слушать, ничё-ничё. Вот те раз: бухаешь месяцами, на работу не выходишь – и не увольняют, деньги платят. Нормальные люди… А как новое начальство, так всё и идёт… Куда не надо. Тогда прям вообще туго стало: жил на пенсию, да как на неё жить нормально? Без денег ничё нельзя… Сначала нормалёк было. Даже Ника нормально отнеслась. А потом как-то враз – и по новой накрыло… Не так сильно, конечно. Сильно не могу уж… И вот тогда было день рождения у Сашки. Одиннадцатого марта. Не приду же я его поздравлять с пустыми руками, да? Ой, не могу с пустыми руками… (Наливает и выпивает.) Пришёл к нему с денежкой. Небольшой – с пенсии ни хрена нет… И бутылкой коньяка. Ему не дал, не, не дал… Нельзя ему, наследственность плохая… И перед ним так захотелось извиниться. Я ж скотина. Бухущая скотина… Детство ему всё изгадил, день рождения ему порчу, денег не даю… А он говорит: «Ничего, папа, нормально всё, чего ты, не переживай…» Да как тут не переживать, когда… оно вот так? А он всё своё. И отвёл меня до дома, пока я ему втирал про Нику, которая меня пилит, про деньги. Про то, что мало денег ему даю. Мне жаль, что так вышло. Что тебя бросил. Не пей, Сашка…

Работа снова появилась, деньги я ему раз в месяц приношу… Больше-то и не видимся. Он же скоро… В Москву уезжает? Да… Он ещё дома пару месяцев – и уедет… Увижу я его потом? Жека, ты мне ответь, увижу я его потом? Жека?.. Да нет, ничё. Ты спи… Я ему даже денег дать тогда не смогу… Переводить буду по карточке, уже делал так… А увидеть-то как? Ладно, это… Это нормально. Сколько лет виделись, как чужие, – и щас нормально будет… Нормально. Да, нормально… Вот развелись мы с Аней, да? Мне Сашка до этого часто говорил, что любит меня. Было это, было. А потом… Ни разу. Я ему тоже. Он же мужик, и я мужик… Но вот… Сказал бы он: «Я тебя люблю, папа». И я бы тоже… (Пауза.) Нет. Сашка не скажет. Я не скажу. Не то это, всё не то… (Наливает водку в рюмку.) Я ему ещё денег принесу. Чтоб… Любил. Пусть не говорит. Это ладно. Но… Я тебе денег дам. Чтоб ты… Чтоб ты, Сашка, знал, что я тебя люблю… (Берётся за рюмку, выдыхает. Смотрит на рюмку. Не опустошая её, ставит на стол.) Ты, главное, приезжай. Ладно?

Максим Иваныч долго смотрит на оставшуюся водку. Переключается на окно, за которым наступила ночь. Улыбается. Встаёт, напевает песню «Enjoy    the Silence». Выключает свет в каморке и уходит.
 

КОНЕЦ