- Работаете? Учитесь?
   - Отучился уже.
   - Правильно, надо учиться. Математику высшую изучаете? Нас вот в свое время в институте много гоняли по математике…
   - И что, пригодилось?
   - Нет…
   Мой попутчик – мужчина лет шестидесяти с металлическими зубами разного цвета, в изрядном подпитии, но «положительного вида». Во время разговора он мелко облизывается – как кошка, которой дали горькую пилюлю. Его соседка, усталая женщина с узковатыми глазами, поминутно подталкивает его в бок – мол, негоже приставать к незнакомым. Он показно удивляется: «Чего ты, Тома?», отхлебывает дешевого баночного пива и продолжает:
   - Мы – люди пожилые, рассуждаем уже по-стариковски, а вам, конечно…
   Тома прерывает его на каком-то тарабарском наречии: отдельные слова – русские (в большинстве своем связанные с железной дорогой), остальные – совершенно невероятные. Он отвечает, что называется, симметрично, а после обращается ко мне:
   - Ничего, что мы на родном языке разговариваем? Извините пожалуйста!
   Тома виновато добавляет:
   - Вот видите, с иностранцами едете…
   - Ничего. Башкиры?
   - Нет, чуваши мы, – в голос отвечают попутчики. Мужчина делает очередной глоток и – «извините пожалуйста!» – карабкается на верхнюю полку. Через пару минут оттуда раздается мерный храп.

     *
   - Где учитесь?
   - Отучился уже…
   - Они же сейчас так не работают, – добавляет Тома, делая упор на «так». – Вот и выглядят хорошо, не то что мы.
   - Пусть, пусть, это наши дети, – перебивает Чуваш. – А вот мне сколько дадите? Я как приеду, баню затоплю, поброюсь – соколик буду! А так мне за шестьдесят уже. И ей – за шестьдесят! – радостно добавляет он, подталкивая Тому. Та растерянно улыбается.    Довольный произведенным эффектом, Чуваш делает глоток и забирается на верхнюю полку.

     *
   - Извините пожалуйста! Вас как зовут?
   - Меня – Глеб, его – Артем, – я киваю на сидящего рядом товарища, пришедшего «в гости» из соседнего вагона.
   - А меня – Гриша, дядя Гриша, мне шестьдесят лет уже. Учитесь, работаете?
   - Отучились, работаем.
   - Правильно, учиться надо. Я вот человек с высшим образованием, закончил институт, и брат младший у меня закончил. Математику учите?
   - Нет, мы гуманитарии, – торопливо отвечает Артем.
   - Историю знаете? Когда наше государство единым стало? До этого же были разные княжества – Суздальское там, Волынское… А потом – единая Святая Русь, после Куликовской битвы в каком году?
   - В 1380, – откликаюсь я. Предлагаемая Чувашом версия кажется мне как минимум спорной, но с датой сражения согласен.
   - Вот это я понимаю! Да, при Дмитрии Донском, а потом Иван Грозный продолжил, последний из Рюриковичей…
   - Не последний, последний его сын – Федор…
   - Федор же – первый из Романовых?!
   - Нет, там был Михаил Федорович.
   - А в каком году династия Романовых началась?
   - В 1613.
   - Да! – Дядя Гриша одобряюще толкает Тому в бок. – Вот это да!
   - Они же образованные, учились, – откликается та. А Чуваш, лукаво улыбаясь, решает зайти с козырки:
   - А когда началась Вторая мировая война? – Он не сомневается, что мы скажем: «22 июня 1941 года», но для меня соотношение Второй мировой и Великой Отечественной войн, слава богу, очевидно.
   - Первого сентября 1939-го, закончилась второго сентября 1945-го.
   - Вот это да! – Сияющий Гриша ловит мою руку. – С нападения на Польшу!
   Глоток – и Чуваш укладывается спать.

     *
   - Мужики, бала-бала-бала, – обращается ко мне вдрызг пьяный молодчик в синей футболке, подсаживаясь в ногах у Томы. Кроме слова «мужики» ничего не понятно, да и вообще я один: Артем ушел к себе, Чуваш спит на верхней полке. Троится у него, что ли?
   - Че?
   - Какое седня число?
   - Двадцатое.
   - Ни хуя себе! Сутки потерял! Бала-бала-бала…
   - Так тебе где выходить?
   - С Севера еду. Ни хуя себе – сутки…
   - Ты бы спросил проводницу?..
   - Да не, неудобно: сутки потерял! Когда бухаешь, доезжаешь быстрее. А у вас сигареты есть?
   - Нет, не курю.
   - Курить есть? – Вахтовик по очереди адресуется ко всем близ сидящим, и, получив заветную «сигу», отправляется в тамбур.

     *
   - Извините пожалуйста! У вас закурить не найдется? – свешивается с верхней полки дядя Гриша.
   - Не курю, – заученно отвечаю я. Артем, от нечего делать снова пришедший «в гости», молча протягивает пачку. Чуваш выуживает из нее две сигареты, одну мостит за ухо, а вторую прячет под матрас.
   - Я тоже не курю, только балуюсь, когда под этим делом… – Дядя Гриша энергично перерубает кадык ладонью, чтобы у нас не осталось сомнений, о каком именно деле идет речь. – У меня и сын, и дочь не курят. И жена! Мы вместе уже сорок лет, сорок один в июне исполнилось. Представляете – сорок лет с одной бабой! Все было – и размолвки, и драки, но уже сорок лет – в любви и согласии, в любви и согласии, да. Дочка взрослая уже, у нее высшее образование… А вы работаете, учитесь?
   - Работаем.
   - А-а… – Припоминает Чуваш. – А в каком году распался Советский Союз?
   - 1991.
   - А первое упоминание о Москве?
   Вот черт, всегда у меня с этим были проблемы! Артема спрашивать бесполезно. Тщетно пытаясь вспомнить, хитрю:
   - В двенадцатом веке…
   - В 1147 году! – торжественно возвещает Гриша, и я понимаю: произойди это годом раньше или позже, я бы жил по-другому. – А вы как к Путину относитесь?
   - Не знаю.
   - Ну а Крым-то?! – удивляется Чуваш.
   - Крым поддерживаю, а в целом, наверное, не очень…
   - Путин вернул России величие на суше и на море, указал американцам на их место, – как по писанному разъясняет дядя Гриша. – Еще бы пенсию нам немного поднял, и совсем молодцом! Мы люди пожилые, рассуждаем по-стариковски…
   Беседа затухает, и Чуваш семенит в тамбур, где, видимо, «балуется». Возвращается неуверенно, тяжело переставляя ноги, натыкаясь на все и вся. Я вдруг представляю, что на закорках у него сидит маленький лысый человечек, его ровесник.
   Глоток – спать.

     *
   Артем заряжает телефон в небольшой клетушке между вагоном и тамбуром, рядом с уборной. Разговариваем о поэзии, о его первой книге, недавно подписанной в печать.    Вваливается пьяный Вахтовик:
   - Бала-бала-бала?
   - Че?
   - Я здесь покурю, можно?
   - Ага.
   Продолжаем беседу, вяло перекидываемся строфами. Вахтовик прислушивается.
   - Че, стихи что ли?
   - Да, – отвечает Артем, всегда и всюду любящий подчеркнуть свою поэтическую сущность.
   - Сам пишешь?
   - Пишу…
   - У меня друг сидит, так он такие стихи пишет – пиздец! Он их душой пишет, блядь! Душой! – Вахтовик прикладывает правую руку к своей синей футболке. – И читает еще с выражением… А я, прикинь, сутки потерял! Как сели – сразу бухать начали…
   Мы с Артемом молча переглядываемся и уходим в вагон.

     *
   - Извините пожалуйста, а что это у вас? – Дядя Гриша кивает на бутылку импортного пива в руках Артема. Тот показывает этикетку, но Чуваш воспринимает жест как приглашение, выхватывает бутыль и собирается наливать себе в кружку.
   - Бессовестный, вон же у тебя есть, – вклинивается Тома.
   - Там – одно, а тут – другое, – резонно заявляет Гриша, но, осознав свою бестактность, обращается к Артему. – На, налей мне своей рукой!
   Пока Артем наливает, Тома не унимается:
   - Вот расскажу твоей жене…
   - Да на, пей! – Взрывается Гриша. Кружка оказывается у Тамары под носом.
   - Мне-то на что? – Опешивает она.
   - Вот! – Гриша победоносно опрокидывает кружку в рот, и разговор почему-то сворачивает на тему поэзии.
   - Я вот Есенина люблю, Пушкина, – признается Чуваш. – Пушкина в каком году убили?
   - В 1837.
   - Да, да, – дядя Гриша кивает так, как будто застрелил Александра Сергеевича собственноручно. Рядом с ним неожиданно плюхается Вахтовик. Он рад знакомым (с Чувашом он, судя по всему, успел подружиться раньше и уже называет его «Отец») и явно заинтересован темой:
   - У меня друг тоже стихи пишет. Как начнет читать – я не могу... От души! Вот у тебя нет души – ты так не напишешь! – Вахтовик тычет пальцем в Артема.
   - Почему это не напишу? – Обижается тот. – Хочешь, прочитаю?
   Не дожидаясь ответа, Артем вскидывает голову и начинает:
   - Довольно я поездил в поездах,
     не меньше полетал на самолетах.
     Соль жизни в постоянных поворотах,
     все остальное тлен, вернее прах.
     Купе. Блондинка двадцати двух лет
     глядит в окно, изрядно беспокоясь:
     когда мы часовой проедем пояс,
     то сразу потемнеет или нет?
     Который час я на нее смотрю,
     хотя упорно не смотреть стараюсь.
     А тут обмяк, открыто улыбаюсь:
     - А как же, дорогуша! – говорю.^*
   - Да… Это ты сам, да? – Спрашивает Чуваш. «Сам» он произносит с большой буквы, как если бы о Хозяине.
   - Отец, это надо перекурить! – заявляет Вахтовик.
   Они встают и направляются к проводнице – у нее есть, 200 рублей пачка.

     *
   Утро. Вахтовика нет, как и доброй половины пассажиров. Чуваш храпит с верхней полки, Тома симметрично отвечает с нижней. Мы с Артемом сидим в освободившейся боковушке, прикидываем, куда еще можно поехать. По вагону идет цыганка – продает платки и шали. Артем неожиданно для меня интересуется. Цыганка начинает нахваливать товар, энергично размахивает руками, трещит без умолку. Бдительная женщина лет сорока пяти, сидящая поодаль, знаками показывает Артему: «Не бери!».
   - Сейчас я домой позвоню, спрошу, – лопочет он. – Глеб, дай позвонить!
   В это время живой интерес к одной из шалей проявляет проснувшаяся Тома. Цыганка жестикулирует с удвоенной энергией, сжимает шаль в комок, крутит ее на одной шерстинке… Видно, что Тома «готова».
   - А в кольцо пролезет? – Громко спрашивает бдительная женщина. – Не стоит она этих денег!
   Тома начинает сомневаться, мяться и, наконец, отказывается.
   - Вот есть же люди – и сами не купят из зависти, и другим не дадут! – Бросает раздосадованная цыганка и, посрамленная, уматывает в другой вагон.
   Артем уходит следом – на перекур.

     *
   - Извините пожалуйста! Как я спал?
   - Все хорошо.
   - Вы работаете, учитесь?
   - Учусь.
   - Правильно, нужно учиться. Я вот человек с высшим образованием. Ну, сейчас-то уж… А в свое время меня сразу бригадиром взяли, потом – начальником транспортного бюро. Так и работал до пенсии, и потом директор предлагал остаться. Говорит, и с людьми умеешь разговаривать, и работы не боишься… Я ведь все могу, один только недостаток – когда под этим делом…
   Некоторое время беседа не клеится, затем Тома спрашивает, какая будет станция, я что-то предполагаю, Чуваш подтверждает: «Наша!», говорит про баню, про то, как обнимет жену, о детях, которые не знают родной язык, о томином муже, двадцать лет назад умершем от пьянки, о бедной России, поставленной на колени…
   На станции я помогаю им выгрузить вещи. Артем у себя, в плацкарте никого, еду один. Будто и не было здесь ни Гриши, ни Томы, ни пьяного Вахтовика, ни бдительной женщины, ни хитрой цыганки, ни единой смятенной и мающейся живой души.

____________________

* Стихотворение Бориса Рыжего