* * * 
Мир состоит из маленьких вещей,
из пропасти занятных мелочей:

крупиц, песчинок, зёрнышек, пылинок,
и росных капель, и тугих былинок.

Из тех кровинок, что мой нос пролил,
когда с соседом парту я делил. 

Из юрких, будто ящерки, минут, 
которые сквозь пальцы прошмыгнут.

* * *
Вспоминаю до сих пор:
вышел маленький во двор –
и в глазах от солнца змейки,
а старухи на скамейке
деревенскую поют,
мне конфеты подают.

И у самой старой прялка 
потемневшая в руках.
Мне старуху эту жалко –
нить выходит в узелках.

Кабы знать, что это значит,
кабы ведать наперёд,
почему окошко плачет
и картошка не цветёт!

…Врут проклятые приметы
и поэты тоже врут,
что России больше нету,
что старухи перемрут,
детство сладкое растает,
утечёт в мирской бардак…

Вьётся-вьётся нить простая
и не кончится никак.

* * *
Облетает яблоневый цвет.
Вянет одуванчиков букет,
спозаранку собранный мальчишкой.
…А вчера про смерть попалось в книжке –
как поверишь, если смерти нет?
Если на дворе – звенящий полдень,
а в плетёнке – банка молока,
если дед тебя на плечи поднял,
и хохочешь прямо в облака!
Если бабушка сварила кашу
и в окошко кличет на обед,
а на лето вновь приедет Маша?..
Облетает яблоневый цвет.

* * *
Проснулся, и сердце болит,
не за себя – за других,
и плачу, не зная молитв,
и ветер в деревьях тугих,
и снегом засыпан двор
по самое не могу,
и кровоточит ворд,
когда по нему бегу.
Жена и сынишка спят,
не помня своих обид,
и ангелы их хранят.
О чём же сердце скулит?..

* * *
Сентября печальное тепло
через край небесный потекло,
и живу, согретый только им – 
неземным дыханием Твоим.
Однодневкой-бабочкой кружусь –
ни на что я больше не гожусь.
Принимаю как последний дар
слова настоявшийся нектар,
и гудит хмельная голова…

А наутро – снег и минус два.

* * *
Собирали с бабушкой цветы,
провожали солнце золотое –
эта память дорогого стоит:
посреди житейской темноты 
осторожным лучиком ведёт,
не даёт душе осатаниться;
как же страшно, если пропадёт
бытия начальная страница!..

– Часики, – гвоздику назвала,
и кипрей Иваном окрестила.
На руки, сердечная, взяла.
Ласточкой на волю отпустила.

* * *
Холодную вишню снимаю,
сминаю сухое быльё,
и ветка маячит немая:
кончается лето твоё.

Такое в саду запустенье,
что впору сказать: забытьё,
и клонятся долу растенья:
отмерено время твоё.

Победою мнил пораженье,
а правдой – слепое враньё,
но в блюдце сияет варенье.
Не вечно и горе твоё.

* * *
Ходики, а рядом – календарь:
мишка забирается на елку.
Дедушка читает «Комсомолку».
Я пытаюсь одолеть букварь: 
– Ива, искра, иволга, иголка...
Спрячу за диван – и вся недолга!
Будущее – данность, а не дар,
думал я. Исеть впадает в Волгу.

Не заметил – опустилась гиря,
и медведя сняли со стены…

И чужие люди в той квартире,
и на картах нет родной страны.         
                 

* * *
Вспоминаю свой весёлый дворик,
карусели вечное вращенье…
Не опишет ни один историк
родниковой тайны возвращенья.

Через годы – к солнечным истокам,
к «ножичкам» и пряткам у сарая.
И соседи выглянут из окон,
будто их вернёт земля сырая.

В памяти, как в стёклышке заветном,
зеленей трава и небо выше.
Тридцати с лишком – четырёхлетним
я сегодня на прогулку вышел.