Рассказ моего ровесника
От автора
Сюжетно рассказ почти автобиографичен, отсекая сопутствующие параллельные события в жизни, тоже далеко непростые. И решился я его "отправить в люди", посмотрев фильм "Четвертая планета", где главную роль сыграла Ольга Беляева. Позже я узнал из ее биографии, что примерно с лета 1982 года по 1985 годы она служила в нашем городском театре "Драма №3". И ее жизнь, как и жизнь ее героини в фильме, оборвалась трагически: спасала сына во время пожара в квартире. Не знаю, имеется ли в театре музей его истории, но, если он есть, то мне хотелось передать в него свой рассказ, как память об одной из актрис, начинавшей в его стенах. Может быть это нескромно с моей стороны, но на мой взгляд, такая судьба, как у Ольги Сергеевны, заслуживает и внимания, и уважения к себе. Конечно, может быть, во мне говорят боль и память о своем школьном чувстве и мешают до сих пор трезво смотреть на уход из жизни человека, который когда-то был дорог мне.
1
– Если есть на свете место, без которого я себе жизни представить не могу, то это родной Каменск с его окраиной – нашим посёлком Чкалова, про который в объявлениях по обмену квартир до сих пор пишут «не предлагать».
Представить не могу, а живу за сотни километров от него, и, наверное, никогда уже не вернусь назад. Почему? Разве объяснишь другому то, что себе самому за столько лет не смог!..
А началось всё, вроде бы, с ничего.
…В начале десятого класса к нам пришла группа «новеньких» - привычное для такого случая слово. Даже если внутри одной школы кого-то переводят в другой параллельный класс, он всё равно получает звание «новенького». Большинство же из нас не просто учились вместе с первого дня, а выросли в одном или соседних дворах.
В детстве почему-то уличное и внутридворовое соседство имеет почти родственное значение. Это деление на «своих» и «несвоих» незримо присутствует во всём. При слиянии и разделении классов сами по себе возникают группки «своих». Но если кто-то из «новеньких» жил когда-то с тобой в одном доме или дворе, то он сразу становится «своим» в твоей группе друзей.
Новые одноклассники были из школ с соседних рабочих посёлков: со «Второго рабочего», с «Силикатного» и никого из них я раньше не знал.
Среди них была одна девочка, которая жила на каком-то «Тринадцатом километре». Как потом мы узнали, так называлась остановочная платформа пригородных поездов на челябинском направлении.
Платформа находилась с другой стороны заводских отвалов шлама от очистки боксита, которые за их цвет называли «Красными горами». От нашего металлургического завода в ту сторону уходила железнодорожная ветка, отделявшая посёлок Чкалова от «Второго рабочего».
Летом, когда мы ходили купаться на карьеры силикатного кирпичного завода, то видели мелькавшие вдалеке, справа, то грузовые, то пассажир-ские вагоны. Но мне в голову не приходило, что из этой дали кому-то из моих одноклассников нужно ходить на уроки каждый день: ходить сквозь осеннюю непогоду и сквозь темень зимнего холодного утра.
Я всегда жил рядом со школой.
Но из рассказов отца знал, как его самого и старших братьев на целую четверть увозили из деревни за семь километров в районную семи-летку, как они жили «на постое» у кого-нибудь из местных, как пешком возвращались на каникулы домой в декабрьскую стужу и в весеннюю распутицу, когда начинали вскрываться реки. Знал, но искренне считал, что такие далёкие школы достались лишь на долю наших родителей.
Может, необыкновенно далёкая по нашим меркам дорога в школу и была причиной для любопытства, с которым я начал смотреть на эту девочку.
Стройная, со светлыми короткими, в крутых завитках волосами, с яр-ким румянцем на щеках, она не сразу привязала мои мысли к ней одной.
Её парта была в середине первого ряда. С моей, последней во втором ряду, я мог видеть только профиль Гали – так её звали. И на уроках, время от времени, я смотрел на неё: как она слушает учителя, как что-то пишет в тетради, как задумалась над задачей, как после звонка с урока, весело переговариваясь со своей соседкой по парте Ниной Кашиной, собирает в модную тогда сумку с ремнём через плечо учебник, тетрадь и дневник.
Я и не заметил, когда всё чаще и чаще стал смотреть на неё, рисовать в углу листка промокашки профиль с падающим на лоб завитком волос. А наш классный руководитель, учитель русского языка и литературы, Валентина Петровна, не только заметила мои взгляды, но и узнала в чернильных каракулях головку своей ученицы.
И однажды, выдавая нам тетради с проверенными сочинениями, с присущим ей тактом, тихо сказала:
– Смотри, чтобы твоё увлечение не помешало экзаменам.
Мою растерянность после этих слов заметили многие. И когда я вернулся за свою парту, Гена Захаров, перегнувшись с соседнего ряда, тоже тихо, спросил:
– Ты что так покраснел? Двойка, что ли?
– Да нет, – буркнул я в ответ. – Грубая ошибка.
Странно, но в классе, где почти сразу же, безошибочно, узнают лю-бую, самую незначительную симпатию между одноклассниками или учениками другого класса, о моём «увлечении» пока никто не догадывался.
Может, это было отчасти и потому, что одним из первых признаков, выдававших новые отношения, было провожание после занятий.
Вначале – в стороне от понравившейся девочки, когда она, ещё ничего не замечая, шла с кем-то из школы домой. Потом, когда стороннее, однако постоянное присутствие соученика становилось настолько очевидным, что уже у крыльца, заметив неизменного провожатого, все старательно оставляли Её и Его одних, и Они уходили, хотя пока и не рядом, но вместе. И лишь со временем оба открыто, на виду у всей школы, сойдут вместе с её крыльца.
Было начало декабря, когда я понял, что тоже хочу хотя бы раз про-водить Галю после уроков.
Но я жил слишком близко от школы, чтобы выходить из дому одетым и в зимнюю шапку, и в зимнее пальто. Старшеклассники хранили традицию: те, кто живут рядом, прибегают на занятия без верхней одежды, и лишь в сильные холода – в осенней куртке. Конечно, родители пытались образумить нас, но мы «держали фасон». Да и не хотелось толкаться до занятий и после в переполненной раздевалке, находившейся в подвале.
Кроме того, приди я тепло одетым, это сразу бы все заметили: и ребята из нашего двора, и те, кто добирался в школу издалека. Первые – потому что я одет, вторые – потому что я почти не появлялся в раздевалке, и у меня не было там «своего», постоянного места.
Где-то в середине декабря я набрался храбрости явиться в школу одетым, а после занятий «случайно» оказался на одной автобусной остановке с Галей. Я начал говорить, что мне нужно съездить за шурупами для крепления к лыжам, которые есть только на Силикатном посёлке.
Не знаю, поверила ли она. Только слушая моё не очень складное объяснение, как-то странно, по-новому и испытующе, смотрела на меня.
Я старательно делал вид, что в таком совпадении как наша встреча на остановке нет ничего необычного. Правда у меня, наверное, это не со-всем получалось: почему-то Галя совсем не к месту пару раз улыбнулась.
Пассажиров в автобусе было немного, но мы поехали стоя на задней площадке. Мне казалось, что и кондуктор со своего высокого места у дверей, и водитель в его зеркало в салоне, и пожилой мужчина, сидевший лицом к нам, всё время рассматривали нас. На зимних колдобинах авто-бус трясся, грохотал всеми железными частями, скрипел резиновыми уплотнителями дверей об собственный корпус. Чтобы слышать друг друга, нужно было говорить очень громко, поэтому дорогой мы молчали.
Когда вышли на конечной остановке, я решился спросить:
– Можно я провожу тебя?
Галя, глядя на клубы дыма, окутавшие уходящий автобус и вихрившиеся вслед за ним, кивнула головой.
Мы шли по неширокой, утоптанной в снегу тропинке, в сторону высоких деревьев, видневшихся метрах в пятистах от нас. Ещё дальше, справа, словно опоры для низкого зимнего неба, высились трубы ТЭЦ и градирни алюминиевого завода. Вокруг лежал тёмно-серый от заводской сажи снег, и не было ни души.
– Как же ты одна ходишь здесь? Не боишься? – вырвалось у меня.
– Да нет. У меня ножик перочинный есть, – спокойно, как что-то само собой разумеющееся, ответила Галя. – Хуже, когда сильный ветер. Боком идёшь, и то, как будто в полный автобус влезть пытаешься. И в глаза порошит, хотя всё время стараешься только вниз смотреть.
– А зачем так мучиться? Неужели другой школы ближе нет?
– Нет. Другая ещё дальше. И к подругам, с которыми перешла к вам, привыкла.
Через железнодорожные пути и остановочную платформу с надписью «Тринадцатый километр» мы перешли на другую сторону к тем дере-вьям, которые я видел с остановки автобуса.
Среди них, за заборами из штакетника, стояло несколько оштукатуренных пятистенков, выкрашенных в желтовато-оранжевый цвет, в какой тогда красили свои строения железнодорожники.
Как мне не хотелось уходить! Но я не знал что сказать.
Пригласить в кино или на каток – нелепо: пока доберёшься из такого далека... Да и подготовка к экзаменам уже началась; по каждому предмету задают столько, словно его один только учим. А ещё тренировки, соревнования. Даже если рядом с клубом живёшь, и то редкий раз сходишь.
А видеть её я хотел каждый день и, конечно, не при всём классе.
Галя опередила меня. Открывая калитку, она, глядя на крохотные снежные шапочки, венчавшие верхушки штакетин, по-доброму тепло и чуть виновато обронила:
– Не провожай меня больше, пожалуйста.
Потом подняла глаза, также чуть виновато улыбнулась, и пошла к дому.
От нахлынувшего стыда я не мог двинуться с места.
Зачем? Зачем навязался провожать?
Может у неё уже есть друг, который живёт в каком-то из этих домов? Вдруг он сейчас тоже ждёт её возвращения, и ей совсем не хочется, чтобы он увидел нас вместе?
Может быть, есть другие, очень важные причины, каких мне и знать не следует? А может я вёл себя не так, как надо? Но откуда мне знать к а к н а д о, если провожал в первый раз?
– Всё, хватит. Никаких провожаний больше. Всё. Забыл и точку поставил.
Так думал я по дороге домой, не представляя себе завтрашней встречи с Галей.
Она пришла перед самым звонком. Проходя на своё место, с той же, чуть виноватой улыбкой, кивнула мне.
Я понял это как знак «вчера ничего не было, всё – как раньше» и сначала обрадовался ему.
Но потом с необыкновенной ясностью понял и другое: уже н и к о г д а не ждать мне её на остановке, н и к о г д а мы не поедем вместе в про-мёрзшем грохочущем автобусе, н и к о г д а не пойдём по неширокой тропинке к её дому среди огромных тополей...
И внутри стало нестерпимо больно от этой мысли.
И ещё понял: уже н и к о г д а я не смогу забыть ни Галю, ни этот такой грустный и всё же такой несказанно счастливый день.
Галя сидела, не поднимая головы на классную доску, ничего не записывала за учителем в раскрытой тетради. Наверное, она что-то рассказы-вала наклонившейся к ней Нине, потому что Нина вдруг серьёзно посмотрела на меня и снова склонилась к подруге.
После звонка они первыми ушли из класса и всю перемену не появлялись.
Мы учились по кабинетной системе. Каждый урок проходил в другом кабинете, и на перемене нужно было переходить из одного кабинета в другой, с этажа на этаж. И был кабинет, закреплённый за классом, чаще всего – кабинет классного руководителя.
Пока мы переходили в другой кабинет, я искал глазами Галину синюю форму (почему что у неё она была не коричневая, а синяя, с узким стоячим воротничком), но так и не увидел.
Я действительно не мог теперь подолгу не видеть её, и час, когда она с подгруппой английского языка уходила к их учителю, казался нароч-но кем-то придуманным расставанием.
Воскресенье стало самым нелюбимым и длинным днём.
По понедельникам у нас была производственная практика. Мы учились в политехнической школе, поэтому с девятого класса один день в не-делю с восьми утра до двенадцати часов дня отрабатывали на заводе. Каждый ученик получал специальность слесаря, токаря или фрезеровщика.
И каждый раз я надеялся сначала на встречу с Галей в проходной завода. Но это случалась очень редко – мы стажировались в разных цехах. Поэтому, отработав положенные часы за разметочным столом, за сверлильным или фрезеровальным станком, я уже с нетерпением ждал вечерних занятий по технологии металлов. Занятия являлись таким же обязательным уроком и все приходили на них.
Это был самый короткий перерыв в разлуке с Галей: от вечера понедельника до утра вторника.
После моего неудачного провожания что-то переменилось в её от-ношении ко мне, в чём-то я стал для неё не такой как другие.
Она как будто втайне гордилась моими хорошими ответами у доски.
В первый раз я заметил это на обществоведении, когда отбарабанил все три закона философии, начиная с единства и борьбы противоположностей, и привёл свои примеры.
С «пятёркой» в дневнике я шёл к своей парте и вдруг услышал Галин шёпот:
– Какой же ты умница!
Я даже приостановился: она смотрела только на меня и улыбалась только мне, не опасаясь, что это заметят другие. И Нина, которая наверняка всё уже знала о нас, тоже улыбалась, глядя то на подругу, то на меня.
А однажды я пришёл на геометрию с невыученным заданием в надежде, что если вчера спрашивали, то уж сегодня точно не спросят. То-ли у меня был слишком самоуверенный вид, толи педагогическое чутьё подсказало Зинаиде Ивановне кого спросить, но выбор опять пал на меня. Я встал и честно признался, что теорему не выучил.
Зинаида Ивановна с горечью посмотрела на меня:
– Два. Два – за честность, а то бы огромную единицу поставила.
И добавила для всего класса:
– К концу десятого класса вы, может, поняли, что нужно готовиться к каждому уроку, и у меня нет «любимчиков», пусть хоть одни «пятёрки» у кого-то будут?
Ещё раз с горечью посмотрев на меня, она вывела в журнале напротив моей фамилии «двойку».
Я весь «горел» от стыда!
Но тут увидел как Галя, кивнув мне, тихо покачивает открытой ладонью правой руки над партой, словно пытаясь утешить.
А однажды, в мае, во время традиционной легкоатлетической эстафеты школ города, мне выпал предпоследний этап. Четыреста метров – спринтерская дистанция, но они приходились на пологий затяжной подъём.
Уже стоя в «коридоре» для передачи эстафетной палочки, я на мгновение перевёл взгляд с приближающихся бегунов на наших болельщиков, толпившихся вдоль правого края эстафетной полосы.
Они громко скандировали имена своих бегунов, махали им руками, а Галя, молча, смотрела на меня. Встретившись с моим взглядом, помахала рукой и отступила назад.
Никогда раньше она не приходила ни на какие соревнования. Почему же пришла в тот день?
Выхватив палочку у добежавшего своего участника предыдущего этапа, я сосредоточился только на беге.
Подбегая к концу этапа, я никак не мог увидеть участника в форме нашей школы.
И тут, с края полосы, услышал голос нашего физрука и тренера Владимира Николаевича:
– Беги! Беги до финиша! Он опоздал!
Кто бегал эстафетные этапы, знает, что такое бежать ещё шестьсот метров после спринтерских четырёхсот. Два последних этапа – это заключительных точка в борьбе за итог соревнований. На финишный этап ставят самого лучшего. Но если нет участника хоть на одном этапе – снимается вся команда.
Финиш был на площади у Дворца культуры «Юность». И только к этой цели я бежал. Кто-то обгонял меня, а я всё бежал до тех пор, пока не увидел за финишной чертой Владимира Николаевича.
С кем-то из ребят он подхватили меня. Не было сил даже на простой вдох. Но я прибежал не последним: подбегали другие участники, такие же, до предела выложившиеся, также молча пытавшиеся вздохнуть полной грудью…
Потом было награждение, призы и грамоты победителям.
Вскоре открыли движение транспорта и площадь опустела.
Гали среди встречавших нас на финише не было. Зачем же она приезжала?
2
…Июнь наступил неожиданно быстро.
Отзвенел наш последний звонок. Начались выпускные экзамены.
С памятного дня в декабре я не раз, и не два, когда становилось уже совсем нестерпимо Галино отсутствие, уходил к её дому.
Уходил пешком, по такой знакомой теперь соединительной железно-дорожной ветке, не обращая внимания на погоду: ведь у Гали тоже не бы-ло выбора погоды, когда она спешила на занятия.
Всегда уходил, но не уезжал.
Я не мог видеть кого-то рядом, когда шёл к дому среди тополей.
И никогда больше не езжу на том автобусе.
Даже сейчас, спустя много лет, также, в любую погоду, не могу за-ставить себя сесть в «четвёрку», когда она подходит к остановке. Пони-маю, что автобус ни в чём не виноват, но не могу пересилить себя и ухо-жу.
Я приходил и, укрывшись за деревьями, ждал: вдруг сегодня повезёт и, пусть издалека, но увижу её!
И совершенно не представлял, что же скажу, если она увидит меня.
И не раз, и не два, так и не дождавшись, я возвращался насквозь мокрый от проливного дождя и знал: пока есть надежда лишний раз увидеть её, я буду приходить к этому дому; и буду ждать: не появится ли вдруг у калитки знакомая головка со светлыми короткими, в крутых завитках волосами…
Как-то очень быстро и экзамены остались позади.
За это время мы встречались только на консультациях по предметам и на самих экзаменах и всегда только в присутствии одноклассников.
В торжественной обстановке нам вручили аттестаты.
Чтобы украсить актовый зал к выпускному вечеру, накануне, мы с нашими одноклассницами, поехали на велосипедах собирать свежие полевые цветы. Девочки сидели на багажниках или рамах. И на раме моего велосипеда тоже сидела одноклассница: юная, красивая. И её пахнувшие свежим встречным ветром волосы порой мягко касались моего лица.
Но это была не Галя.
Когда дорога превращалась в глубокую полосу песка, все сходили с велосипедов. Утопая по щиколотку в сухом мелком, похожем на жёлтый зубной порошок, грунте, мы переносили своих «железных коней» до твёрдого участка, а девочки несли огромные букеты. Они были очень красивыми – девочки нашего выпуска. А я ждал одну – ту, которой был не нужен.
С нетерпением и неясным предчувствием, словно он сможет что-то решить, я ждал предстоящий выпускной вечер. С ничем необоснованными надеждами почему-то ждал от него только хорошее.
И вот этот вечер начался.
Собранные нами цветы украшали и стены зала, и расставленные буквой «П» столы. В дверях дежурили больше нас взволнованные родители.
Торжественные речи, напутствия, слёзы родителей, слёзы преподавателей и наших девочек, звуки прощального вальса, кружение пар, щемящая грусть неизбежного расставания со всем, что было нашей жизнью в течение этих десяти лет…
И сами собой вырывались все невысказанные друг другу слова, при-знания, для которых раньше не хватало смелости.
«Как теперь не веселиться и грустить от разных бед…» пели динамики голосом Эдиты Пьехи, а мы, в кругу и парами, под эту песню танцевали твист, который ещё год назад нам едва ли разрешили бы танцевать на общешкольном вечере.
А наш бессменный директор Василий Филиппович, гроза двоечников и любимый «математик», улыбался нам мудрой отеческой улыбкой, раз-миная в прокуренных пальцах незажжённую папиросу.
Мы танцевали, и пока не знали, что через год кто-то во время срочной службы будет ранен осколками бутылок с зажигательной смесью в Чехословакии, кто-то – автоматной пулей на острове Даманском…
Потом снова сели за столы.
И только тогда я заметил, что Гали на её месте нет.
Сейчас уже мы говорили слова благодарности нашим учителям: тем, которые десять лет назад первого сентября повели нас, выстроенных попарно, в первый класс, на первый урок, и тем, кто учили нас в средних и старших классах.
Вдруг подняться и выйти из-за стола в это время? Невозможно.
Я слушал других, говорил сам, а мои глаза искали Галю по всему залу. Но её не было.
Неужели уже ушла: вот так, не прощаясь?
Как только снова загремела музыка, я бросился искать Галю и долго не мог найти её.
Настроение было уже не таким праздничным.
Желая прийти в себя, укрыться ненадолго в тихом углу, я прошёл насквозь по тёмному третьему этажу и поднялся на четвёртый со стороны спортзала.
В коридоре горел свет.
Напротив меня, на подоконнике, сидела улыбающаяся Галя. Рядом с ней, продолжая что-то рассказывать, стоял прошлогодний выпускник Пашка Кузнецов. Дверь была открыта наполовину, поэтому Пашка ничего не заметил, а Галя, не переставая улыбаться ему, смотрела на меня.
Пашка жил напротив школы. Толи он уже пришёл со смены на заводе, толи у него сегодня был выходной, но, одетый с иголочки мамой-портнихой, картинно опираясь локтем левой руки на стену, а правой жестикулируя своим словам, он говорил и говорил.
Галя не встала навстречу, не позвала.
В груди всё онемело от обиды и боли. И снова, как в уже далёком декабре, нахлынул нестерпимый стыд за все слова, которые хотел ей сказать, за всё моё нетерпение, с каким ждал сегодняшний вечер, за все нелепые надежды на спасительное «А вдруг?..»
Горло перехватило. Я ушёл, не представляя себе, что буду делать, если Галя придёт в зал с Пашкой, сядет где-то недалеко или пойдёт с ним танцевать.
Выбежав на улицу, я отошёл от крыльца в темноту.
Уйти с вечера совсем, и тем обидеть своих друзей было невозможно. Пусть уже горький, но сегодня был мой праздник.
Я вернулся в зал. Мы вспоминали, разговаривали, пели любимые, только нам известные песни, с переделанными на свой лад словами и никак не хотели расходиться.
Галя так и не пришла.
С рассвета часов до восьми утра мы гуляли по городу, а днём, как и договаривались ещё до экзаменов, захватив палатки и самое необходимое, ушли в лес.
В немецком языке есть слово «Geschwistern». В зависимости от стоящего перед ним артикля, оно означает «брат и сестра» или «братья и сёстры», соединяя в одно целое родственные семейные узы и двух членов семьи.
Так вот мы чувствовали себя тогда Geschwistern.
Два дня в лесу ещё раз подтвердили это.
Наверное, всё-таки для моих одноклассников не были тайной мои частые взгляды в сторону первого ряда, то, как менялось выражение моего лица при встречах с Галей, и перемена в моём настроении в середине вечера. Каким-то самому непонятным чувством я понял: меня оберегают от всего, что могло бы напомнить о девочке с тринадцатого километра.
Мы долго засиживались у костра, снова вспоминали и пели. И снова ночное небо, и гроздья звёзд нависали так низко, что, казалось, цеплялись за верхушки сосен и берёз, а рядом тихо журчала Синара, будто прибежавшая вдогонку за нами из города…
3
Скоро мы разъехались в разные города на вступительные экзамены, а после экзаменов, уже в звании первокурсников, – на традиционную осеннюю уборку картофеля.
По возвращении нас распределили по общежитиям и с 1 октября начались занятия в институте.
Сумятица с часто менявшимся расписанием, попытки заполучить в библиотеке необходимые учебники, которых оказалось гораздо меньше, чем желающих их иметь, непривычные новые формы обучения, съедали наше время почти без остатка.
Когда всё вошло в рабочее русло, уже на дворе был ноябрь.
Почему-то мне казалось, что с поступлением в ВУЗ я сразу же встречу самую необыкновенную девушку и эта встреча вычеркнет из памяти горькие страницы безответного школьного увлечения.
Такую девушку я пока не встретил и ничего не забыл. Не потому что старался не забыть, а просто не забывалась.
Ещё в конце десятого класса мне как-то поручили отнести классный журнал в учительскую. Тогда я и списал из него Галин домашний адрес и День её рождения – 23 ноября.
И само слово «ноябрь» постоянно напоминало о Гале.
Я убедил себя, что ничего особенного нет в том, чтобы поздравить открыткой с Днём рождения бывшую одноклассницу. И поздравил.
Где-то в середине декабря, возвращаясь с занятий, я по привычке начал просматривать конверты в своём отделении почтового шкафчика. В своём – значит на первую букву своей фамилии. И вдруг я увидел такой знакомый Галин почерк!..
Не веря глазам, снова и снова перечитал и фамилию на конверте: моя фамилия, и обратный адрес, где после инициала имени вместо полной фамилии была только роспись.
Я убежал в комнату, и, разорвав край конверта, вынул из него двойной лист тетрадный лист, исписанный с обеих сторон аккуратным округлым почерком. Наспех пробежав письмо глазами на первый раз, я уже медленно начал вчитываться в слова. И опять не верил глазам: Галя про-сила прощения за своё поведение со мной с того декабрьского дня и про-сила обязательно приехать в нашу школу на новогодний бал: она будет очень ждать меня и всё объяснит.
И в третий, и в четвёртый раз перечитал я письмо, боясь пропустить хоть одно слово.
В общежитии действительно всё общее, что есть в одной комнате, начиная с зубной пасты, крема для обуви, твоих конспектов и учебников в твоей тумбочке, и кончая твоими тайнами. Чтобы Галино письмо не потерялось, я всегда носил его в кармане пиджака.
…Когда я сдал последний зачёт, то, уже не успевая никого из друзей предупредить о своём отъезде домой, уехал в Каменск.
К началу новогоднего бала я ждал Галю в том самом зале, где полгода назад для меня так горько закончился выпускной вечер.
…Прошло полчаса, а Гали всё не было. И тут я увидел её младшую сестру Людмилу. Вместе с другими десятиклассниками, проводившими этот бал, она что-то горячо обсуждала.
Стараясь казаться спокойным, я подошёл к ней и спросил про Галю.
– Ой! Я забыла тебе передать: ты жди. Она обязательно придёт, – торопливо обронила Люда и опять включилась в спор о следующем номе-ре программы бала.
Я ждал ещё час. Мне начали мерещиться какие-то страшные обстоятельства, которые лишь одни могли помешать Гале.
И не выдержав больше, я бросился в раздевалку, оделся, и самым быстрым шагом заспешил по знакомой дороге к дому на тринадцатом километре.
Видимо, маневровые составы уже давно не ездили в ту сторону: весь путь был переметён ещё не слежавшимся снегом. Фонарей не было, но света хватало даже от припорошенного заводской сажей снега. Дул северный ветер и приходилось отворачивать от него лицо в другую от моей цели сторону.
Спотыкаясь о старые обледеневшие снежные ухабы, намёрзшие в междупутье, я шёл и шёл дальше…
Ещё с платформы я увидел дом и понял, что напрасно спешил: ни в одном окне не было света. Дом казался брошенным и нежилым.
Стоя у калитки, я крикнул:
– Галя! Это я!
Откуда-то выкатилась небольшая лохматая собачонка и залилась пронзительным, но не злобным лаем.
По-прежнему все окна оставались тёмными. Никто не отозвался, ни-где не вспыхнул свет.
Зачем-то подождав ещё с полчаса, я пошёл назад.
В школе бал уже кончился; гости, учителя и школьники разошлись. В опустевшем здании уборщицы наводили порядок.
В начале зимней сессии я отправил Гале открытку с новогодним поздравлением и припиской «Я так ждал». Ответа не было.
Приехав на каникулы, я почти никуда не выходил из дома.
Примерно через год узнал, что Галя вышла замуж за выпускника нашей школы: он закончил её на два года раньше нас и работал на заводе.
Галю я больше не встретил ни разу, а её единственное письмо всё-таки затерялось нечаянно при переездах из общежития в общежитие.
4
…Пролетели студенческие годы.
При распределении Председатель комиссии спросил меня, куда бы из предложенных вакансий я хотел бы поехать.
– В Серов.
– Почему?
– Мой дипломный проект был по Серовскому металлургическому заводу, Мне хотелось бы продолжить начатую тогда работу.
Председатель повернулся к декану и заведующему кафедрой, руководителю моего дипломного проекта:
– Согласны?
И получив их согласие, поднялся из-за стола:
– Поздравляю, коллега.
После рукопожатий я вышел в коридор к своим друзьям, тоже дожидавшимся решения комиссии.
Если бы я попросился в родной Каменск, мне бы не отказали. Но я не хотел встречи с прошлым. Поэтому и выбрал другой город, чем-то очень похожий на Каменск, как похожи друг на друга металлургические города Урала.
В мои приезды в Серов на дипломную практику меня и трёх заочников, с которыми мы разрабатывали заказанную заводом тему, нас селили в гостиницу стадиона «Металлург». Её окна выходили на каток, такой похожий на каток нашего стадиона: те же поперечные гирлянды разноцветных ламп, те же, знакомые со школьных лет, мелодии песен, даже название стадиона было таким же.
Дома и улицы к заводской проходной тоже были похожими, и запах горячего металла также чувствовался в воздухе.
И мне казалось, что я никуда и не уезжал из родного города. Вот только нет здесь платформы тринадцатого километра. И хорошо, что нет. Потому что, если бы я вернулся домой, то однажды не выдержал и снова зашагал по старой железнодорожной ветке к дому среди высоких тополей…
Работа захватила меня. Порой возникало чувство, что я вернулся к давно начатому делу, от которого ненадолго пришлось оторваться, а сейчас надо навёрстывать упущенное.
Где-то года через полтора я женился. Жена – технолог на нашем заводе. Когда мы увиделись в первый раз, то оба поняли: нам будет хорошо вместе. И не ошиблись.
Изредка, ненадолго – что поделаешь: работа, семья – я приезжал в Каменск. По большей части, случайно, на ходу, не считая друзей, конечно, встречался с одноклассниками, которые по-прежнему живут на нашем посёлке.
5
В один из таких приездов, когда я подходил к заводской проходной, то нос к носу столкнулся с Галей Нагаевой. В девятом классе мы даже целую четверть сидели за одной партой, а потом нас рассадили. Почему-то тогда нас часто пересаживали.
Не виделись мы лет пять. После традиционных «Откуда? Как? Где кто?» я решился спросить её о Гале.
– А ты разве не знаешь? – удивилась моя одноклассница. – Четыре года назад они всей семьёй поехали куда-то на мотоцикле. Муж был за рулём, сзади сидел старший сын, а Галя с младшим – в коляске. Столкнулись с грузовой машиной. Муж и старший сын остались живы, а Галю с младшим похоронили.
Я окаменел вместе с улыбкой, с которой спрашивал о Гале.
– Ты, в самом деле, не знал? – услышал я снова вопрос.
Но мои губы не могли произнести ни звука.
– Их похоронили недалеко от входа на старое Волковское кладбище, Такой большой памятник из красного гранита. Прости. Я думала, что ты знаешь, да и столько лет прошло. Ещё раз прости.
Я нашёл силы кивнуть ей и медленно пошёл домой.
На следующий день, почти не плутая, отыскал Галин памятник.
Он стоял под берёзой с густыми, низко опустившимися ветвями. Её лицо, теперь запечатленное на камне, было совсем таким же, как в школьные годы. И только высеченное рядом лицо сына, так похожего на неё, напоминало о промелькнувшем времени.
Я положил принесённые цветы на надгробную плиту и отступил на шаг назад:
– Здравствуй, Галя! В первый раз пришёл к тебе с цветами. И вот ты так рядом, а мы не можем увидеться. И снова я спрашиваю тебя, и нет ответа на мои слова. Что же я сделал не так или, наоборот, не сделал, если нам выпала такая встреча?..
О многом я передумал рядом с её могилой, о многом говорил с ней, и почему-то верил, что мои слова долетят к ней…
Я рассказывал ей, как, приезжая ночью в Каменск, садился на пригородный поезд, который идёт через тринадцатый километр. Ранним утром сходил на заветной платформе, подходил к её дому и, насмотревшись на него, шёл к себе на посёлок Чкалова мимо «Красных гор», мимо посёлка «Второй рабочий», той дорогой, которой она ходила столько раз…
И опять я пришёл к дому среди тополей, долго смотрел на него. Он совсем не изменился этот дом. Больно ли ему, что сюда уже не приходит стройная девочка со светлыми короткими, в крутых завитках волосами?
Смотрел и не верил в страшное слово «н и к о г д а». Почему именно она?..
А листья старых деревьев что-то шептали на своём языке, который люди пока не научились понимать.
Как мне хотелось открыть калитку, подойти к дверям, постучаться в них. Но если дверь откроют, какими словами тогда объяснить свой приход?
Назавтра я уехал.
6
И снова прошли годы. Опять я приехал в родной город и опять на следующий день, по той же железнодорожной ветке, пришёл на тринадцатый километр.
Но за платформой уже почти не было деревьев, и не было её дома. А за оставшимися вросшими в землю домами, непривычно обнажённое, стало видно уходящее вдаль поле.
Я стучался в эти дома, спрашивал, куда уехала семья из Галиного дома, который стоял здесь. Никто ничего не знал, никто ничего не помнил.
Был вечер и начало июля. И с оставшихся деревьев, по-прежнему обильно и густо, летел тополиный пух. Он ложился на мои и без того тоже белые волосы, лез в глаза, оседал на траве, собирался сугробами около стен домов.
Всё было как в любое лето, но время уже унесло даже её дом и тополя вокруг него.
Никогда, никому я не рассказывал эту историю. Нет в ней ничего необычного: мальчишка с рабочей окраины тосковал по девочке, которой он совсем был не нужен. Но время забрало не его, а эту девочку.
Только кто ответит: почему мальчишка не смог забыть её? Кто скажет: зачем человеку помнить такое? И почему он не сможет жить, если отобрать эту память?.. |
