Сергей Каменев

ГОРОД ДЛЯ ДУШИ

1.

– Люся, надо ехать, – не раз говорил я жене. – Мать там одна. А ведь девятый десяток уже… Брат Женька не шибко часто ездит. Внуки свердловские заскочат на час – и всё. А могила отца…

 – Может, и надо, – отвечала она. – Да ведь страшновато. Незнакомый город, никого не знаем. Найдем ли жилье? А как перевозиться? Одних книг вон машина будет. Квартиру жалко: только-только евроремонт отгрохали. А там что? Райцентр? Провинция?

  – Ну, райцентр. А где ты видела райцентр с троллейбусами? Ты же там бывала – и не раз. Тебе нравилось. Душевный городок, тихий. А провинция… она в голове, а не в географии. Квартира? Купим. А хуже, чем здесь, не будет. Что тут? Область на боку, пыль, грязь, ветер. И толпы народа. Вспомни соседей; забыла, как с ними воевала? «Не шумите по ночам, не гадьте, где живете». Тебе разве не хочется покоя под старость? Заводи кота! Разрешаю. Легче будет переезжать. Ты ведь хотела кота? (Это был самый сильный ход с моей стороны: Люся лет 10 мечтала о кошке (коте), а я с ужасом отвечал: – Только через мой труп! Когда-то я вбил себе в голову, что у меня аллергия на кошачью шерсть и вообще на все, с этими животными связанное).

…Родственница срочно уезжала на север Тюменской области, а ее молодым некогда было возиться с домашней живностью… Судьба усмехнулась: – Хотели? Получайте!..  – и в один памятный день в нашем доме появился Сёма, Семён Семёныч, рыжий пожилой красавец, умница, сибарит и философ. Моя мифическая аллергия вмиг исчезла, и я уже безропотно чистил туалет Томсона, варил Сёмычу утреннюю порцию рыбы, гладил по первому требованию его роскошную велюровую шкуру (а потребовать он умеет!), спал с ним после обеда (а его хвост ездил по моему лицу), читал ему стихи – о нем же. В общем, полюбил я его, пройдоху, сам того не ожидая! Про Семена я как-нибудь потом расскажу отдельно. Он того заслуживает. А пока…

2.

…Решение – в принципе – принято. Решимость же копилась долго. Несколько лет. Наконец какой-то внутренний Рубикон был перейден: все, едем.

Продали квартиру. Первым выдвинулся я с машиной книг. Часов пять (один, потому что) таскал разнокалиберные коробки в квартиру матери от подъезда на третий этаж. Ох, и тяжела ты, книжная мудрость! Отдохну – и снова вперед.

– Сын приехал! – мать верила и не верила, и глаза у нее были иногда на мокром месте. Заставленная книгами комната казалась непроходимой. Из кухни потек запах борща. Валентина Федоровна у меня не только журналист (в прошлом), – она выдающийся кулинар. Ради ее пирогов и борщей внуки с правнуками из областного центра ездят, подгадывая к обеду.

Под материнскую вкуснятину хватил я полстакана водки и уснул крепчайшим сном.

Назад ехал в электричке, глядел в окно и понимал, точка возврата пройдена. Было то  ли радостно, то ли тревожно. Кто ж ее, русскую душу, разберет?

3.

Я ехал в кабине грузовика; кузов был забит скарбом под завязку. Жена ехала в «Волге» с котом на коленях. Все 4 часа дороги он спал. Шел унылый, холодный, совсем не июльский дождь, все вокруг было тускло, и бодрая музыка у водителя только раздражала. Я терпел. Курил. Молчал.

Граница Свердловской области у Колчедана. Дорога запетляла по горкам. Дождь кончался, выглянуло солнце. И неожиданным подарком для глаз оказалась река внизу, дома на изумрудной зелени холмов на той стороне, лес стеной... И другим стал воздух. Именно его я хлебнул много лет назад, родившись в Сысерти в доме бабушки Афанасии Гавриловны, царствие ей небесное… Разогретый солнцем сосновый бор, мне – семь, брату – пять, собираем с бабушкой землянику, гора Бесёновка с тремя елочками на вершине… навеки впечатана в память… Еще жив Сталин… и родители молоды-молоды, как я… когда-то…

4.

– Сёмочка, вот и Каменск, – сказала жена, обращаясь к коту. Тот спал всю дорогу; укачало, видно, старика. Да и то: двенадцатый год идет. В этом возрасте да такие путешествия!

Кот поднял голову, зевнул, посмотрел в окно. Дома, деревья, люди, машины. Солнышко светит. Семен остался доволен увиденным. И снова уснул. (Ну, раз вы сюда, то и я сюда. Доверяю вашему выбору. И нечего было будить.)

А в квартиру матери вошел спокойно и обустроился быстро и основательно, словно всю жизнь здесь прожил.

5.

Отец был строителем – и по воле министерства (треста, главка) мотался по огромной стране. И мы за ним. После войны он восстанавливал электростанцию под Донецком, был директором строительства ГРЭС в Южно-Уральске (ему было 32 года, т.е. в 2 раза меньше чем мне сейчас!) и в Верхнем Тагиле (помню бесконечные серые колонны молчащих людей – это были заключенные), работал на Волге и в Казахстане.

Родители были молоды, легки на подъем, быт их не отягощал, а жизнь впереди казалась бесконечной.

…Зимой 60-го года мы ехали в Казахстан, на новое место. Стоял январь - солнечный и не очень морозный.

– А это что за город, – спросил я отца. За окном плыли дома, лес, речка где-то далеко внизу. Поезд дернулся и остановился перед семафором. Переезд. Стоящие машины. Улица четырех этажных домов, гаражи, садовые участки с небольшими будками на них, разворачивающийся троллейбус. Шли люди. Я прочитал название улицы: «Московская».

– Это Каменск, – сказал отец. – Каменск-Уральский.

…Кто бы тогда, в январе 60-го, сказал родителям, что пройдут полтора десятка лет… и они будут жить вон в той четырёхэтажке, на которую сейчас смотрят, стоять на вон том балконе 3-го этажа и ждать меня (из другой области) с вечерней электрички, а мне с первого появления здесь будет казаться, что я уже когда-то жил в этом городе… может быть, во сне, в другой жизни?..

6.

  Через тихий прохладный вокзал я выходил на заливаемую летним закатом улицу Кунавина, закуривал и не торопясь, глазея по сторонам, наслаждаясь тишиной, шел, замечая, что появилось нового, пока меня не было. Сиреневая вечерняя дымка над просторным проспектом, уходящим в даль, большие ярко-зеленые поляны между домами на левой стороне, шуршание шин пробегающих машин, пешеходы у светофора, деревья, воздух, много воздуха… все это было так знакомо и близко, что каждый раз (каким то проблеском) мечталось: эх, вот бы где жить!... Да нет, невозможно, – охлаждал я себя. Там, в другом городе – налаженная жизнь, дочь, друзья, быт, черт его подери…

…Я шел по проспекту, сворачивал направо. А вот и книжный магазин. Здесь-то я точно побываю – и не один раз. (Впрочем, покупал я там мало: книголюбы каменские всегда были людьми подкованными и хорошая книга на полке недолго стояла и меня не дожидалась).

Наискосок от библиотеки Трубного – дом родителей. Соседки на скамейке перед подъездом, как водится.

– Ой, к Валентине Федоровне сын приехал!..

Звоню; дверь открывается…

– Здравствуйте, мои дорогие!

Запах материнских пирогов. Отец поднимается со своего кресла:

– Как доехал, сынок?..

Тишина и покой разлиты в пространстве. Этого покоя странным образом не нарушает ни звук телевизора, ни ребячий крик за окном, ни гудение проходящего поезда (– Вечерняя, – говорит мать, – в Свердловск пошла). Огоньки. Зарево вдали; там завод, там работают люди, несмотря на ночь. Давно знакомые запахи и звуки, знакомые стены, родные люди. Родина. И с большой буквы – и с малой. И я хочу жить здесь.

7.

Пушка петровских времен – на вершине холма над рекой. История – рядом и её можно потрогать. Солнцем нагрет металл. Время ли проходит через нас, мы ли проходим сквозь время – кто знает? Знаю только, что история – реальность, она прорастает в наших генах и существует здесь и сейчас. Как поэзия обычных вещей. Река, плотина, площадь, музей, храм, самые обычные на первый взгляд дома – они стоят давно, многое слышали и видели. Из глубин времени течет река и плывут облака; и всегда стояли эти холмы, и всегда была эта зеленая ящерка, греющаяся на весеннем солнце.

Улицы карабкаются в гору, к храму, голубеющему в высоте... Скудная каменистая почва. И сады, возделанные руками человеческими. Заводские трубы на горизонте. Покой и величавость картины. Это – Урал. Лучшее на Земле место.

8.

…жить в тихом небольшом городе, в доме на втором этаже – а рядом река и лес на другом берегу на зеленых округлых холмах;

стоять на балконе и курить любимую трубку, глядя то в даль, то вниз, на проходящих людей;

думать о недописанных книгах; сердцу по прежнему кажется, что оно может о многом сказать; я не могу заставить его молчать.

еще раз осмыслить идущую к закату жизнь – распутать эту чудовищно перепутанную ленту;

попросить прощения у всех, кого обидел; доругаться с обидчиками? или уж Бог с ними?..

говорить с родителями: я был не очень внимателен к ним;

дочитать все хорошие книги; их не так много.

додумать не додуманное – о жизни, смерти, любви.

понять: чему научила меня печаль?

дописать не дописанное;

читать, писать, думать,  жить.

 …уральские зеленые холмы… матери с отцом родные лица… я б хотел однажды умереть, здесь, под этим небом… и вновь родиться.